II
Города знают правду о памяти, об огромности лестниц в так наз.разоренном гнезде, о победах прямой над отрезком.Ничего на земле нет длиннее, чем жизнь после нас,воскресавших со скоростью, набранной к ночи курьерским.
И всегда за спиной, как отбросив костяшки, рукато ли машет вослед, в направленьи растраченных денег,то ли вслух громоздит зашвырнувшую вас в облакаиз-под пальцев аккордом бренчащую сумму ступенек.
Но чем ближе к звезде, тем все меньше перил; у квартир -вид неправильных туч, зараженных квадратностью, тюлем,и версте, чью спираль граммофон до конца раскрутил,лучше броситься под ноги взапуски замершим стульям.
III
Разрастаясь как мысль облаков о себе в синеве,время жизни, стремясь отделиться от времени смерти,обращается к звуку, к его серебру в соловье,центробежной иглой разгоняя масштаб круговерти.
Так творятся миры, ибо радиус, подвиги чьив захолустных садах созерцаемы выцветшей осью,руку бросившем пальцем на слух подбирает ключик бытию вне себя, в просторечьи – к его безголосью.
Так лучи подбирают пространство; так пальцы слепцанеспособны отдернуть себя, слыша крик «Осторожней!»Освещенная вещь обрастает чертами лица.Чем пластинка черней, тем ее доиграть невозможней.
Бегство в Египет
... погонщик возник неизвестно откуда.
В пустыне, подобранной небом для чудапо принципу сходства, случившись ночлегом,они жгли костер. В заметаемой снегомпещере, своей не предчувствуя роли,младенец дремал в золотом ореолеволос, обретавших стремительный навыксвеченья – не только в державе чернявых,сейчас, – но и вправду подобно звезде,покуда земля существует: везде.
Дождь в августе
Среди бела дня начинает стремглав смеркаться, икучевое пальто норовит обернуться шубойс неземного плеча. Под напором дождя акациястановится слишком шумной.Не иголка, не нитка, но нечто бесспорно швейное,фирмы Зингер почти с примесью ржавой лейки,слышится в этом стрекоте; и герань обнажает шейныепозвонки белошвейки.
Как семейно шуршанье дождя! как хорошо заштопаныим прорехи в пейзаже изношенном, будь то выпасили междудеревье, околица, лужа – чтоб онизренью не дали выпастьиз пространства. Дождь! двигатель близорукости,летописец вне кельи, жадный до пищи постной,испещряющий суглинок, точно перо без рукописи,клинописью и оспой.
Повернуться спиной к окну и увидеть шинель с погонамина коричневой вешалке, чернобурку на спинке кресла,бахрому желтой скатерти, что, совладав с законамитяготенья, воскреслаи накрыла обеденный стол, за которым втроем за ужиноммы сидим поздно вечером, и ты говоришь сонливым,совершенно моим, но дальностью лет приглушеннымголосом: «Ну и ливень».
Кентавры
Кентавры I
Наполовину красавица, наполовину софа, в просторечьи – Софа,по вечерам оглашая улицу, чьи окна отчасти лица,стуком шести каблуков (в конце концов, катастрофа -то, в результате чего трудно не измениться),она спешит на свидание. Любовь состоит из тюля,волоса, крови, пружин, валика, счастья, родов.На две трети мужчина, на одну легковая – Муля -встречает ее рычанием холостых оборотови увлекает в театр. В каждом бедре с пеленоксидит эта склонность мышцы к мебели, к выкрутасамкрасного дерева, к шкапу, у чьих филенок,в свою очередь, склонность к трем четвертям, к анфасамс отпечатками пальцев. Увлекает в театр, где, спрятавшись в пятый угол,наезжая впотьмах друг на дружку, меся колесом фанеру,они наслаждаются в паузах драмой из жизни кукол,чем мы и были, собственно, в нашу эру.
Кентавры II
Они выбегают из будущего и, прокричав «напрасно!»,тотчас в него возвращаются; вы слышите их чечетку.На ветку садятся птицы, большие, чем пространство,в них – ни пера, ни пуха, а только к черту, к черту.Горизонтальное море, крашенное закатом.Зимний вечер, устав от его заочнойсиневы, поигрывает, как атомнакануне распада и проч., цепочкойот часов. Тело сгоревшей спички,голая статуя, безлюдная танцплощадкаслишком реальны, слишком стереоскопичны,потому что им больше не во что превращаться.Только плоские вещи, как то: вода и рыба,слившись, в силах со временем дать вам ихтиозавра.Для возникшего в результате взрывапрофиля не существует завтра.
Кентавры III
Помесь прошлого с будущим, данная в камне, крупнымпланом. Развитым торсом и конским крупом.Либо – простым грамматическим «был» и «буду»в настоящем продолженном. Дать эту вещь как грудускушных подробностей, в голой избе на курьихножках. Плюс нас, со стороны, на стульях.Или – слившихся с теми, кого любилив горизонтальной постели. Или в автомобиле,суть в плену перспективы, в рабстве у линий. Либопросто в мозгу. Дать это вслух, крикливо,мыслью о смерти – частой, саднящей, вещной.Дать это жизнью сейчас и вечнойжизнью, в которой, как яйца в сетке,мы все одинаковы и страшны наседке,повторяющей средствами нашей эрышестикрылую помесь веры и стратосферы.