Остров Прочида
Захолустная бухта; каких-нибудь двадцать мачт.Сушатся сети – родственницы простыней.Закат; старики в кафе смотрят футбольный матч.Синий залив пытается стать синей.
Чайка когтит горизонт, пока он не затвердел.После восьми набережная пуста.Синева вторгается в тот предел,за которым вспыхивает звезда.
* * *
Е. Леонской
В воздухе – сильный мороз и хвоя.Наденем ватное и меховое.Чтоб маяться в наших сугробах с торбой -лучше олень, чем верблюд двугорбый.
На севере если и верят в Бога,то как в коменданта того острога,где всем нам вроде бока намяло,но только и слышно, что дали мало.
На юге, где в редкость осадок белый,верят в Христа, так как сам он – беглый:родился в пустыне, песок-солома,и умер тоже, слыхать, не дома.
Помянем нынче вином и хлебомжизнь, прожитую под открытым небом,чтоб в нем и потом избежать арестаземли – поскольку там больше места.
Надежде Филипповне Крамовой на день ее девяностопятилетия
15 декабря 1994 г.
Надежда Филипповна [84] милая!Достичь девяноста пятиупрямство потребно и сила – ипозвольте стишок поднести.
Ваш возраст – я лезу к Вам с дебрямиидей, но с простым языком -есть возраст шедевра. С шедеврамия лично отчасти знаком.
Шедевры в музеях находятся.На них, разеваючи пасть,ценитель и гангстер охотятся.Но мы не дадим Вас украсть.
Для Вас мы – зеленые овощи,и наш незначителен стаж.Но Вы для нас – наше сокровище,и мы – Ваш живой Эрмитаж.
При мысли о Вас достиженияВеласкеса чудятся мне,Учелло картина «Сражение»и «Завтрак на травке» Мане.
При мысли о Вас вспоминаютсяЮсуповский, Мойки вода,Дом Связи с антеннами – аистасо свертком подобье гнезда.
Орава черняво-курчаваяклубилась там сутками сплошь,талантом сверкая и чавкая,как стайка блестящих галош.
Как вспомню я Вашу гостиную,любому тогда трепачудоступную, тотчас застыну я,вздохну, и слезу проглочу.
Там были питье и питание,там Пасик [86] мой взор волновал.там разным мужьям испытанияна чары их баб я сдавал.
Теперь там – чужие владения.Под новым замком, взаперти,мы там для жильца – привидения,библейская сцена почти.
В прихожей кого-нибудь тискаяна фоне гвардейских знамен, [87]мы там – как Капелла Сикстинская -подернуты дымкой времен.
Ах, в принципе, где бы мы ни были,ворча и дыша тяжело,мы, в сущности, слепки той мебели,и Вы – наш Микельанджело.
Как знать, благодарная нациякогда-нибудь с тростью в рукекоснется, сказав: «Реставрация!»,теней наших в том тупике.
Надежда Филипповна! В Бостонебольшие достоинства есть.Везде – полосатые простынисо звездами – в Витькину [88] честь.
Повсюду – то гости из прерии.то Африки вспыльчивый князь,то просто отбросы Империи.ударившей мордочкой в грязь.
И Вы, как бурбонская лилияв оправе из хрусталя,прищурясь, на наши усилияглядите слегка издаля.
Ах, все мы здесь чуточку париии аристократы чуть-чуть.Но славно в чужом полушарииза Ваше здоровье хлебнуть!
Византийское
Поезд из пункта А, льющийся из трубытуннеля, впадает с гудением в раскинувшееся широко,в котором морщины сбежались, оставив лбы,а те кучевой толпой сбились в чалму пророка.Ты встретишь меня на станции, расталкивая тела,и карий местного мусора примет меня за дачника.Но даже луна не узнает, какие у нас дела,заглядывая в окно, точно в конец задачника.Мы – на раскопках грядущего, бьющего здесь ключом,то есть жизни без нас, уже вывозимой за моревследствие потной морзянки и семафора в чеммать родила, на память о битом мраморе.И ежели нас в толпе, тысячу лет спустя,окликнет ихний дозор, узнав нас по плоскостопию,мы прикинемся мертвыми, под каблуком хрустя:подлиннику пустоты предпочитая копию.
В разгар холодной войны
Кто там сидит у окна на зеленом стуле?Платье его в беспорядке, и в мыслях – сажа.В глазах цвета бесцельной пули -готовность к любой перемене в судьбе пейзажа.
Всюду – жертвы барометра. Не дожидаясь залпа,царства рушатся сами, красное на исходе.Мы все теперь за границей, и если завтравойна, я куплю бескозырку, чтоб не служить в пехоте.
Мы знаем, что мы на севере. За полночь гроздь рябиныозаряет наличник осиротевшей дачи.И пусть вы – трижды Гирей, но лицо рабыни,взявшись ее покрыть, не разглядеть иначе.
И постоянно накрапывает, точно природа мозгухочет что-то сообщить; но, чтоб не портить крови,шепчет на местном наречьи. А ежели это – Морзе,кто его расшифрует, если не шифер кровли?
вернуться
87
Яков Иванович Давидович, муж Надежды Крамовой, был известным знатоком русского военного быта и коллекционером предметов этого быта.
вернуться
88
Виктор Штерн, зять Надежды Крамовой, профессор математики Бостонского университета. (прим. изд.)