С самой премьеры публика разделилась: кто смеялся, кто аплодировал, кто кричал: «Бесстыдство!», «Непристойность!» Что касается критиков, возобладало именно филистерство, которое Терентьев намеревался поразить: возмущались эротическими намеками, скабрезными выражениями, неуважением, проявленным в отношении классика; режиссера обвиняли в формализме, в футуризме, в желании перемейерхольдить Мейерхольда, в использовании трюка ради трюка и, естественно, в социальной безответственности и растрате общественных средств. Для рабочего зрителя спектакль Терентьева «пользы никакой не дает»[221], утверждал один рабкор. Писатель Б. Лавренев предостерегал: «Эта постановка – знамя поднимающего голову мещанина!»[222] А. Гвоздев требовал «ликвидировать этот опасный спорт»[223] (его статья называлась Ревизор на Удельной. Ленинградцы знали, что на станции Удельная находится городской сумасшедший дом). Даже Пиотровский, поборник терентьевского «театра эксперимента», имел много сомнений по поводу оправданности, своевременности этого нового направления. Во всяком случае, писал он, «при оценке постановки Терентьева» следует отвлечься и от декораций и костюмов аналитической школы Филонова, и от «каких-либо воспоминаний о Гоголе»[224].
В одном письме к А. Крученых (май 1927) Игорь Терентьев дает мрачную картину создавшегося положения: нападки на него, на театр, на сам Дом печати, недостаток средств: «Деньги в Доме печати кончились с появлением Ревизора: зажали и с этой стороны. На рекламу у нас нет ни копейки. Нет денег на фонарь у входа в театр. […] Оказывается таким страшным как еще никогда ни разу!»[225] И все-таки раздавались голоса в пользу спектакля. В одном диспуте о Ревизоре, организованном в Доме печати, О. Давыдов смело выступил в его защиту: «Постановка Ревизора – это камень, брошенный в ленинградское театральное болото»[226]. Спектакль Терентьева также отстаивал и Г. Авлов, указывая на социальное значение «Второго пришествия Хлестакова»[227]. На сторону Терентьева с энтузиазмом встали обэриуты.
Год спустя в «Афишах Дома печати» Терентьев отвечал своим критикам, давая истолкование спектакля в излюбленной им парадоксальной форме:
«Дело не в том, чтобы поставить Гоголя „как-нибудь по-иному“. Нам не нужна „борьба за качество“ – вообще. Ак-борьба. „Как-нибудь“ – это не годится. Публика была удивлена и частью обижена домпечатским „Ревизором“ потому, что гоголевская комедия повернулась здесь своей революционной стороной, той самой стороной, которую все предполагали, но никто не видел своими глазами. В театре Дома печати оказалось, что настоящий ревизор – сами ревизуемые, а – ревизор со стороны – всегда Хлестаков, т. е. порожденная обывательской фантазией персона-, бог, гений, деспот…
Поэтому финал комедии Гоголя предрешен всем ходом событий: ревизор „по именному велению“ должен быть все тем же Хлестаковым, „второе пришествие“ которого есть, конечно, удар по религиозной концепции общества, как „стада, пасомого единым пастырем“.
И не потому ли столь многие притворились, что ничего не поняли в нашем Ревизоре»[228].
«Терентьев создал интересный спектакль… применив обыкновенное зеркало».
Для театрального сезона 1927–1928 гг. Терентьев задумал программу, богатую новшествами: Театр Дома печати должен был открыться в ноябре Колхозом, пьесой Терентьева о преобразованиях в русской деревне[230]. «Может быть, это будет своего рода эйзенштейновская Генеральная линия на театре»[231], – писал один критик. Говорилось также о постановке одного текста Крученых, «изображающего китайские события»[232]. Война и мир должна была триумфально завершить первую половину сезона[233]. Уже за год перед тем, осенью 1926-го, газеты Москвы и Ленинграда объявили: «В Театре Дома печати начались репетиции Войны и мира»[234]. Затем спектакль был отложен. Весной 1927 года, после скандала с Ревизором, один критик писал, что Терентьев «грозит подвергнуть своей заумной интерпретации вслед за Гоголем – Льва Толстого»[235] и требовал воспрепятствовать этому новому бесстыдству. Представление было снова отложено. Терентьев мечтал также о создании Театра сатиры и буффонады для представления текстов гротескного и пародийного характера[236] и Театрофона, или театра театрализованного фельетона[237], о чем он поговаривал уже несколько месяцев. Вся эта программа полностью рассеялась по ветру. Война и мир, «музыкальная эпопея по Толстому в переделке И. Терентьева и В. Кашинского»[238], наиболее амбициозная постановка Терентьева, над которой он работал несколько лет, так никогда и не была осуществлена. Спустя год Терентьев опубликовал свой «проект постановки»[239] в «Новом Лефе». Не были осуществлены и другие спектакли и намерения.
234
«Новый зритель», 1926, № 43, с. 13; см. также: Л. В. «Война и мир» на подмостках. Новые замыслы и новые искания (Письмо из Ленинграда). – «Вечерняя Москва», 22. 9.1926, № 218, с. 3; Хроника. – «Рабочий и театр», 1926, № 34, с. 7.
239
И. Терентьев. Семейно-исторический роман на сцене (проект постановки «Войны и мира»). – «Новый Леф», № 10, с. 33.