Объемлет дух и льнет к нему.
Наутро снова долг страданий,
Приказы, гомон, труд, тоска,
И с каждым днем быстрей, туманней
Ревущий темп маховика.
Не в цехе, не у пестрой рампы –
Хоть в тишине полночных книг
Найти ~себя~ у мирной лампы,
Из круга вырваться на миг.
Смежив ресницы, в ритме строгом,
Изгнав усталость, робость, страх,
Длить битву с Человекобогом
В последних – в творческих мирах!..
Вон –
В славе –
Знак
Льва.
Ночь
правит.
Бьет
два.
Космос разверз свое вечное диво.
Слава тебе, материнская Ночь!
Вам, лучезарные, с белыми гривами,
Кони стиха, уносящие прочь!
Внемлем!
зажглась золотая Капелла!
Вонмем!
звенит голубой Альтаир!
Узы расторгнуты. Сердце запело,
Голос вливая в ликующий клир.
Слышу дыханье иного собора,
Лестницу невоплощаемых братств,
Брезжущую для духовного взора
И недоступную для святотатств;
Чую звучанье служений всемирных,
Молнией их рассекающий свет,
Где единятся в акафистах лирных
Духи народов и души планет;
Где воскуряется строго и прямо
Белым столпом над морями стихий
Млечное облако – дым фимиама
В звездных кадильницах иерархий...
Чую звучанье нездешних содружеств,
Гром колесниц, затмевающих ум, –
Благоговенье, и трепет, и ужас,
Радость, вторгающуюся, как самум!..
Властное днем наважденье ~господства~
Дух в созерцаньи разъял и отверг.
Отче. Прости, если угль первородства
В сердце под пеплом вседневности мерк.
Что пред Тобой письмена и законы
Всех человеческих царств и громад?
Только в Твое необъятное лоно
Дух возвратится, как сын – и как брат.
Пусть же назавтра судьба меня кинет
Вновь под стопу суеты, в забытье, –
Богосыновства никто не отнимет
И не развеет бессмертье мое!
8-22 декабря 1950
Владимир
ГЛАВА 3
ТЕМНОЕ ВИДЕНИЕ
Лирические стихотворения
* * *
Русские зодчие строили прежде
За чередой
Стен
Белые храмы в брачной одежде,
Чище морских
Пен.
Кремль неземной в ослепительной славе
Снится порой
Нам,
Вечно спускаясь к плоти и яви,
Как мировой
Храм.
Тих, несказанен и невоплощаем,
Светел, как снег
Гор...
Путь его ищем, тайн его чаем,
Помня, что век
Скор.
Но в глубине, под городом зримым,
Некий двойник
Есть,
И не найдешь ты о нем, таимом,
В мудрости книг
Весть.
Эти запретные грани и спуски
Вглубь, по тройным
Рвам,
Ведомы только демонам русским,
Вихрям ночным,
Нам.
К этим подземным, красным озерам
Срыв круговой
Крут:
Бодрствует там – с неподвижным взором,
Как вековой
Спрут.
Тихо Печальница русского края
Рядом с тобой
Шла,
Если прошел ты, не умирая,
Сквозь этот строй
Зла.
* * *
Я вздрогнул: ночь? рассвет?.. Нет, это зимний день
Сочился в комнату – лишь треть дневного света.
Казалось: каждый луч обрублен, точно пень,
И в панцирь ледников вползает вновь планета.
Заброшенное вглубь чудовищных пространств,
Озябшим стебельком дрожало молча тело,
И солнце чахлое, как погруженный в транс
Сновидец адских бурь, бесчувственно желтело.
Сливалась с ночью ночь, и трезвый календарь
Мне говорил, что так мильоны лет продлится,
И зренье странное, неведомое встарь,
Я направлял вокруг, на зданья, вещи, лица.
Не лица – ~муть~ толклась, как доктора Моро
Созданья жуткие в сцепленьях нетопырьих,
И тлел на дне зрачков, колюче и хитро,
Рассудок крошечный – единый поводырь их.
И, силясь охранить последний проблеск "я",
Заплакала над ним душа, как над младенцем,
Припомнив, как он рос... уют и свет жилья...
Возню ребеночка и топотню по сенцам.
Сквозил, как решето, всей жизни утлый кров
Структурой черепа... Ах, бедный, бедный Йорик!..
Да! видеть мир вот так – был первый из даров
На избранном пути: печален, трезв и горек.
1935(?)
ТРЕТИЙ УИЦРАОР
То было давно.
Все шире и шире
Протест миллионов гремел в мозгу...
С подполий царских, из шахт Сибири,
Кандальной дорогою через пургу
Он стал выходить – небывалый в мире,
Не виданный никогда и никем,
И каждый шаг был тяжел, как гиря,
Но немощна плоть
из цифр
и схем.
Как будто
неутоляемым голодом
Родимый ад его истомил,
Чтобы у всех, кто горяч и молод,
Он выпил теперь избыток сил.
Нездешней сыростью, склепным холодом
Веяло на пути упыря,
Пока замыкались чугунным болтом
Казармы,
тюрьмы,
трудлагеря.
Как будто мышиные крылья ластились,
Уже припадая к истокам рек,
И не был над этим пришельцем властен
Ни гений, ни ангел, ни человек.
Как чаши, до края верой народной
Наполненные в невозвратный век,
Души церквей
от земли бесплодной,
Звуча, возносились
на Отчий брег.
Ни выстрелов, ни жалоб не слушая,
Бетонным объятием сжав страну,
Он чаровал и всасывал души
В воронку плоти, – в ничто, – ко дну.
На все города, на все деревни
Он опускал свою пелену,
И жили
его бегущие ремни
Своею жизнью,
подобной сну.
Кто в них мелькал, как морды нездешние?
Кто изживал себя в их возне,
Мукой людской свою похоть теша
И не угадываемый даже во сне?
Заводы гудели. Тощие плеши
Распластывались на полях и в лесу,
И в древних устоях
буравил бреши
Таран незримый,
стуча на весу.
И стало еще холодней и горестней
От одиночества на этой земле,
И только порой вечерние зори
Грозили бесшумно в притихшей мгле:
Как будто
в воспламененном просторе
Блистание нечеловеческих риз...
Как будто
расплавленный меч над морем:
Острием вверх –
и острием вниз.
1942
СТОЛИЦА ЛИКУЕТ. Триптих
I. ПРАЗДНИЧНЫЙ МАРШ (дохмий)
Всю ночь
плотным кровом
Плат туч
кутал мир...
И вот
луч багровый
Скользнул
в глубь квартир.
Бежит
сон бессильный
Дневных
четких схем...
Наш враг –
гном-будильник –
Трещит
в уши всем:
– Бьет семь!
Марш, товарищи!
Вам всем
Время к сборищу! –
Внизу,
в мгле кварталов,
Зардел
первый стяг.
Вдоль плит,
в лужах талых,
Шуршит
спешный шаг:
– Ой, семь...
Марш, товарищи:
Нам всем
Время к сборищу! –
Встает
злое утро,
И день
взвел курок,
Снегов
льдистой пудрой
Укрыв
грязь дорог.
Ал куб
новой ратуши;
За ним,
прост и груб,
Мазком
мглы, как ретуши –
Нагой
черный куб.
Бич – дождь
бьет по кровле,
Кладет
кистью мглы
Подтек
черной крови
На свод,
фронт, углы.
Столпом
вверх маяча,
Квадрат
четкий прям;
Белки
штор – незрячи
В прямых
веках рам.
И тут,
там и рядом
Идут
вдаль, идут: