Бурлящие волны крестовых походов
По-прежнему льются внизу, клокоча, –
Все далее – на мировые окраины,
На блеском сказаний залитый Восток...
И вьюгой альпийской хранимую тайну
Не знает никто.
Век мчится...
Срывается с гор Елеонских
"Аллах-Эль-Аллах!" из тысячи уст.
Бегут крестоносцы. Под топотом конским –
Вопли раздавленных, скрежет, хруст, –
Победой ислама гремит Сальватэрра!..
В смятенной Европе молебны поют
О гибнущих рыцарях истинной веры
И реквиемы – о павших в бою.
Но чаще и чаще тропою урочной
Спускаются сны от вершин непорочных.
И чудится: ночью над миром безмолвным
С высот, по мерцающим ледникам
Кругами расходятся лунные волны
По воздуху, по ночным облакам;
В долины, в дремоты
аббатств, корпораций, феодов,
В крестьянские норы,
под кружево замковых плит,
Где медленно бьется
глубокое сердце народов,
Где миф нерожденный
под волнами времени спит.
И снится
таинственный сон трубадурам
В Провансе,
в Тироле,
в Нормандской земле:
На дальней вершине,
неведомой бурям,
Сверкающий купол –
в синей мгле.
Там братство достойных,
кто темные распри желаний
В крови поборол,
чтобы голосу Бога внимать;
Там в чуткую полночь
низводят из мира Сияний
Бесплотные силы
на Чашу свою благодать.
Над кругом святых,
преклонивших безмолвно колена,
Возносит король
озаренную кровь в хрустале, –
Причастие Логосу –
корню и цвету вселенной,
Сокровище неба на скорбной земле.
И видят безгрешные слуги Грааля
Небес ликование и торжество;
Неведома смерть, незнакомы печали
Подвижникам – рыцарям храма сего...
Поют на придворных пирах менестрели,
И шпильманы вышли из града во град,
Чтоб петь про заоблачный храм Титуреля
На белоснежной горе Монсальват.
Но горе тому, кто захочет однажды
Проникнуть к святыне, смертною жаждой
Страстей самовластных прибой и отлив
В сердце мятущемся не покорив!
ЗАПЕВ
О безумье, о жажде, о вере
Зазвени, моя песнь, зазвени –
Как звенела ты встарь в Сальватэрре,
В дни сражений, в железные дни.
Звал тебя миннезингер на струны,
Я молил тебя вновь, – ты сошла,
Ты слетела ко мне – вечно юной, –
Два певучих белых крыла!
Как в тот огненный век, так и ныне
Не о рыцарской храбрости пой,
Но о вечной, как солнце, святыне,
Там, за горною узкой тропой!
Пусть тебя от свистящей погони
Непорочная скроет мечта
Крепче франкского шлема и брони,
Неподкупней святого щита!
В час молчанья пред ликом заката
В мглистый мир разрушенья и смут
Братья с белых вершин Монсальвата
Эти вести молящимся шлют:
Что услышало сердце в молитве,
То горит над стихом – и пою –
Помоги же нам в горестной битве
В этом темном, тесном краю!
08.09.1935
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПЕСНЬ ПЕРВАЯ. Ночь в Безансонском замке
Ни о доблести войн с иноверцами,
Ни о суетном блеске турниров
Не расскажут послушному сердцу
Те, кто эти напевы шлет миру.
Но о снящейся духу святыне,
Бестелесной бронею хранимой,
О виденьях, о снах, о гордыне –
О мечте короля Джеронима.
* * *
Турнир отсверкал.
Стихло поле.
Остыли
В ножнах утомленные боем мечи.
Сквозь облако оседающей пыли
Закат простирает, как копья, лучи.
Уже надвигаются сизы и хмуры,
Туманами дышущие поля
На контуры города, на амбразуры,
На шпили аббатств и гербы короля.
Довольны и веселы рыцари сами,
Но сумрачен и задумчив король:
Холодные пальцы играют усами
И бородою, черной, как смоль.
И тихо ему говорит королева:
– Зачем на лице твоем горькая мгла,
Зачем затаенной печали и гнева
Морщина меж властных бровей залегла?
Иль рыцари в благородной борьбе
Сегодня не угодили тебе? –
Король не взглянул. Изумрудною пряжкой
Играла рука...
Становилось темно.
И пали слова непреклонно и тяжко,
Как мшистые камни на вязкое дно:
– Ни подвиги рыцарей, ни пораженья
Не тронут волнением душу мою.
Мне горько, что тратят они – то в сраженьях,
То в детских забавах доблесть свою.
Мне горько, что снова ведут короли
Для мелочных выгод усобные войны;
Мне горько, что рыцарства дух беспокойный
Терзает, как коршун, тело земли!
Не то совершалось в дни мудрого Рима,
Когда император, единый, как Бог,
Обширной вселенною правя незримо,
Над духом и телом господствовать мог.
Замолк и медлительно взгляд свой орлиный,
Как жезл, поднимает от мглистой долины,
Над шпилями замков и купами крон –
К снегам розовеющим горных корон.
И вот возвратились с турнирной арены
Синьоры, веселые дамы, пажи;
Струится прохлада в могучие стены,
В высокие замковые этажи.
В огромных каминах упорно и ровно
Пылают дубовые круглые бревна,
И красные тени в танцующем скаче
Летят по кольчугам, по шерсти собачьей;
И шумно садятся к огню паладины:
Квадратные лица, широкие спины, –
И плещет беседа – то страстью, то смехом –
Про знамя, про женщин, про пир, про Восток,
Как тысячекратно повторенный эхом
По каменистому руслу поток,
Чей рокот то плавен, то остр и неровен –
Мгновенная пена сверкает над ним...
Но черного взгляда с пылающих бревен
Не сводит король Джероним.
– А что я не вижу средь нас
Жонглера, что пел нам вчера?
Мне нравится этот рассказ
Про горы белей серебра,
И про молитвенный дым
Над Монсальватом седым.
– Жонглер ушел
еще перед восходом
Петь ту же песню
по другим феодам.
– Жаль... Он не спел нам последнего! Жаль,
Мы не узнали таинственных сил,
Властью которых простец Парсифаль
В страже святынь Титуреля сменил...
Утих разговор. Только пламя гудело,
Да искры трескучие над очагом
Взрывались, крутились, вонзались, как стрелы,
Во мрак бархатистый, дышавший кругом.
Ковши опустели на длинном столе...
И ночь замерцала в Бургундской земле...
Склонился король на суровое ложе.
Душа неотступно скорбью полна...
К опущенным векам все тише, все строже
С осеннего неба никнет луна.
Сердца прикасаются ближе, все ближе...
И вновь королева ему говорит:
– Я знаю, я вижу:
Тоска, как пожар, в твоем сердце горит!
О чем же? Судом справедливым и скорым
Ты добрую славу в народе стяжал;
На пышных пирах внимает жонглерам
Цвет рыцарства в тишине твоих зал...
Одно только горе, одна лишь кручина:
Господь не дарует нам милого сына, –
Но будем молиться! Господь всемогущ:
Пошлет Он дитя нам из ангельских кущ!
– Все это пустые обманы, Агнесса.
Да: жизнь наша в золоте и в серебре;
Да: имя мое на торжественных мессах
Возносит епископ в святом алтаре;
Но что мне молитвы?.. По-прежнему стоны
Несутся сюда из зловонных жилищ...
Ты видишь: я создал благие законы,
А нищий народ мой по-прежнему нищ!
– Так разве во власти твоей, Джероним,
Закрыть все дороги страданию к ним?
– Молчите! Вы – женщина, вам неизвестно
Проклятье бессилия на короле,
И вам не понять, что мне душно, мне тесно,
Мне тошно на этой кромешной земле!..
– О, нет, мне понятно, мой милый, понятно!.
Вот песню я слушаю ли, облака ль –
Мне кажется – голос на путь невозвратный
Зовет меня в даль, в серебристую даль
Из этого мира юдоли и скорби,
Где чахнут от жажды все стебли, все корни...
Смежаются веки.
Луч ластится лунный
К руке задремавшей и узкой ее
У черных волос Джеронима... Чугунной
Доскою час ночи пробил. В забытье
Спускаются медленно... медленно оба.
Утихло томленье, смиряется злоба, –