Верую, кто вы,
Но за что мне милость сия?!
– За смиренье без страха,
За невидимый подвиг в тиши,
За созданье из праха
Богоносной души.
И капюшон –
откинулся...
Ни – облика, ни – зениц, –
Лишь луч ослепительный хлынул,
Бросающий в страхе ниц:
Старик отшатнулся.
Руку
Подняв щитом у лица,
Как сноп подкошенный рухнул
К стопам святого гонца;
Но свет – через пальцы – в очи
Лился, как белая дрожь,
Как волны по воздуху ночи,
С дыханьем лилии схож.
– Радуйся, брат наш, полно!
Взгляни на нас, – не страшись!
Близится вечный полдень
Ставшей твоей души!
Был голос теплее привета –
Так смертные не говорят, –
И поднял к источнику света
Старик прозревающий взгляд...
Он видел – сквозь струи сиянья –
Отеческий взор и уста,
Улыбкой прощенья и знанья
Подобные лику Христа.
Черты проступали сквозь свет
– Аммарэт!..
Не знал он, что светом обратным
Лицо его блещет; что он
Уж избран на путь невозвратный
Из плещущих волн времен.
– Тебя ожидают, как брата,
Святые в саду Монсальвата. –
– Учитель!.. Учитель!.. Брачных одежд
Нет у меня! Нет!
Как же взойду я на пир? Где ж
Вынести мне этот свет?!
Но встали, склонив колена,
Младшие из троих,
Касаясь – справа и слева –
Тканью одежд своих;
И – как священник во храме,
Пред тем, как Чашу поднять,
Руки воздев над Дарами,
Испрашивает благодать, –
Так Аммарэт у порога
Руки возвел и лик,
И звуку молитвы строгой
Внимал, рыдая, старик:
– Искупитель невольных и вольных,
Воплощенный Завет!
Солнце горних и дольних!
Всепрощающий Свет!
Милосердьем ведом,
Ты открыл Никодиму
О рожденье втором.
Душу нового брата
Мощь и право нам дай провести
До ворот Монсальвата,
Защищая в пути,
К совершенному строю
В осиянном краю,
Сквозь рожденье второе
В Дух и Волю твою!
И легла, как бесплотный огонь,
На главу Гурнеманца ладонь.
– В Богоносное
Тело
Облекись, – и в Нетленную ткань;
Под творящие
Стрелы
Духа Божьего –
Встань! –
Пламя ли ринулось с неба, как дар?
Сердце ли оборвало свой удар?
Вихрь ли смятенную кровь закружил
Вспять по руслу пламенеющих жил?
Это, как молния, Божья милоть
Падала – на расщепленную плоть.
Сил земнородных бессильная муть
Голову покидала и грудь,
Через стопы, торопясь, как струя,
В землю, под землю, на дно бытия;
Жадно впитывала их толща пород,
Всасывая в круговорот,
В сумрачный круговорот вещества,
В битву без торжества.
И просиял ослепительный лик,
Выстраданный
и раскованный,
Долго томившийся в узах Двойник,
Царствию
приуготованный,
Странно подобен был кроткий взор
Распятому,
Сострадающему,
Как уподобилась лилия гор
Крину
неувядающему.
А над ущельем делался серым
Воздух, и над колыбелью дня
Матерью нежной никла Венера,
К сыну лицо золотое клоня.
Медных бубенчиков тонкие трели
Пели в долинах, и пастухи
У побледневших костров смотрели
На розовеющие верхи.
Там, по ступеням алого снега
Выше, все выше текли облака,
Ибо в морях лучезарного неба
Смерть, как и жизнь, – свята и легка.
1934-1938
Стихотворения из черновых тетрадей
В кармане бушлата
Нож с пятнами крови,
Град крепкого мата
Всегда наготове,
Тяжелые ноги
Да с водкою фляга
Мерещатся многим
При слове «бродяга».
Злодейства и кражи.
Но есть ведь другие.
И званье бродяжее
Моя панагия.
Я легок и весел,
И нет во мне злобы,
И гению песен
Я верен до гроба
1950-е
[Ответ Пушкину]
... И равнодушная природа
Красою вечною сиять...
Как: равнодушная?! И воды,
И травы, мягкие, как мать,
И пляжа бархатное ложе,
И добродушный дуб-простак,
Все – равнодушно? – Боже, Боже,
Несчастны те, кто мыслит так.
По воробьям стрелять из пушки
<…>
Но здесь – авторитет! Здесь – Пушкин!
«Поэт – а резвость какова»...
Пускай, кто жаждет споров бурных,
Доискивается причин
Сего явленья – в мгле культурных
И прочих смутных величин.
Чтоб не теряться в многострочьях,
Я путь другой ищу: он прост,
И потому взываю: прочь их!
Хватайте истину за хвост.
А хвост ее – не в том, что прав-де,
Гигант во всем – от А до Я,
А в том, что он не снидил к правде
Стихий, их душ, их бытия.
Естественно! Откуда б мог он
Понять, чем истинно светла
Природа? Из дворянских окон?
Иль в осень – с конского седла?
Ходил ли Пушкин без перчаток?
И в золотой пыли дорог
Хоть раз мелькнул ли отпечаток
Его разутых, шустрых ног?
Босыми пятками отстукав
Верст двадцать в лунном серебре,
Он не ловил дремучих звуков
И треска хвойных игл в костре.
Брезгливо помня о заразе,
Мальчишкой, черный как жуки,
Он не лепил из жирной грязи
Ладошкой бойкой пирожки.
Не черпал он у солнца пламя
Всем телом жадным, как ковшом,
Валяясь чудными часами
В песке у речки, нагишом.
Над зарослями иван-чая,
Сквозь птичий гам, фью-фью, ку-ку,
Листву колебля и качая,
Не распевал он на суку!
Он не давал в пустынных нивах
К своей груди, к своим плечам
Устам туманов молчаливых
С лобзаньем никнуть по ночам.
Но если б воздух, землю, воду
Он осязал, как в наши дни –
Про равнодушный лик природы
Не заикнулся б он. Ни-ни.
1955
Из первой редации цикла
«Миры Просветления»
13
Уснорм
В суете и в кружении
Ум снует наш... а в истине,
Выше образов, контуров, форм,
Длит за всех нас служение
И творит евхаристию
Слой всемирного храма, Уснорм.
Плоти грузной потворствуя,
В сон ли мы замурованы
Иль в житейское погружены –
Ткут в Уснорме нам,
В сменах праздничных бодрствуя,
Соучастники вечной весны.
Если, веруя таинствам,
Укрепимся в прозрении –
Дух к безмерному станет готов:
Будем чаять парение
Славословящих даймонов
И лучи их воздетых жезлов.
Их вое крылья расправятся
И над райскими кущами,
И над тусклым огнем пропастей;
Меж созведьями явятся –
Как тиары плывущие
Серафимов, Начал и Властей.
Все сравнения евангельские
Превзойдя своим обликом,
К Богу жар наш стремясь вознести,
Из кадильницы ангельской
Поднимается облако
До святилищ во Млечном пути.
Лишь в Уснорме откроется
Связь с другими просторами,
Их тончайший, неранящий жар:
Здесь воистину Троице
Миллиоными хорами
Приобщается Шаданакар.
Точно сфинкс расколдованный
Там и лики звериные
Служат небу, светясь изнутри,
Ибо в день обетованный
Мудрой верой старинною,
И они будут там, как цари.
И священными танцами
Стихиалей просвеченных
Полыхает и полнится храм,
Плещет протуберанцами
Душ, победою венчанных,
Возносящихся, как фимиам.
Что нам призрачной смерти сон?
Что все числа и грани нам
Бедных слов и рассудочных норм,
Если вступит из Нэртиса
Каждый радостным праздником,
Как участник служенья, в Уснорм.
1955
18
– Бравый солдат, решив: «так надо!»,
Остервенившись бранной игрой,
С руганью бросил под танк гранату.
Это – несчастный, а не герой.
– Залпом зениток свод ночи распорот...
Если герой ты – спасай и укрой.
Бомбу швырнет по заданью в город
Только чудовище, а не герой.
– Ранит себя, кто убьет иль разрушит.
Чин ли спасет его? орден? ранг?
Брошенноевозвращается в душу,
Грозно, непрошенно,как бумеранг.
– Лютые наши народоустройства
За злодеянье венчают нас.
Граждане! Подлинное геройство