Из книг и газет можно брать готовыми такие громоздкие вещи, как принципы. Но такой пустячок, как вкус, надо завязывать самому.
И человек, который берёт готовые вкусы, — это человек, который покупает готовые галстуки. Он просто не умеет сам завязать, не знает, что будет ему к лицу.
И обречён быть вечно одетым «по приказчичьему вкусу».
— Но позвольте! Есть первые представления, когда критика ещё не высказалась! Ведь не расходится же публика с первых представлений молча, вызывает она автора, актёров! Высказывает, значит, своё мнение!
Но, во-первых, никто никогда не видал первого представления ни одной новой, даже самой провалившейся, пьесы, чтоб не вызывали автора.
Автора вызывают из любопытства:
— Какой он из себя? Блондин, брюнет, седой, лысый? Юноша, или старичок, быть может, нагрешил!
Из величайшего любопытства:
— А может быть, он хромой, горбатый, какой-нибудь урод необыкновенный!
Это уж будет бенефисом для публики. За те же деньги соединятся посещение театра с удовольствием от посещения музея «паноптикум».
Автор — это бесплатная премия к пьесе.
Если бы портреты авторов новых пьес печатались в афишах — половина публики перестала бы вовсе вызывать автора, а другая половина стала бы вызывать для сравнения:
— А ну-ка похож он на свой портрет? Может быть, шельма, это он десять лет тому назад снимался, когда в волосах был! Только очки втирает!
То есть, опять-таки стала бы вызывать из боязни, что её надуют и, пользуясь её сиротством, станут с ней дурно обращаться.
Но есть ещё актёры, которых публика вызывает до того, что приходится прибегать даже к помощи полиции для укрощения восторгов:
«Вызывать полагается не более трёх раз. Виновные в неисполнении сих правил подвергаются» и т. д.
Но публика не может даже похвалить актёра. Мы не можем хвалить Икса, мы можем только ругать Игрека.
Спросите у двух третей Петербурга:
— Что такое Савина?
Вам скажут:
— Помилуйте, какая же Комиссаржевская актриса! Что за «простота»? Ходить по сцене и безучастно читать роль! Да такую простоту вы на любой репетиции увидите! Пойдите на первую репетицию новой пьесы, — все актрисы Комиссаржевские!
Спросите у остальной трети Петербурга:
— Что за артистка Комиссаржевская?
Вам с пеной у рта ответят:
— Помилуйте, сегодня Савина, завтра Савина! Пора и честь знать! Это невозможно!
В театр идут одни, чтоб «выкатить» 20 раз Савину, другие — чтоб «выкатить» 40 раз Комиссаржевскую. Это спорт.
Эти аплодисменты «с заранее обдуманным намерением»!
У меня голова разболелась от этих криков, от этих воплей:
— Домашеву!
Давыдов вёл сильно драматические сцены, Варламов был бесподобен в роли купца Хрюкова, а господа, пришедшие с самыми добрыми намерениями, надрывались после этих сцен:
— До-ма-ше-ву-у-у!
Разве могла эта симпатичная артистка во второстепенной всё-таки роли затмить всё и вся, первых персонажей, первые роли, всё в пьесе!
Если бы это было, — это было бы чудом, которого, однако, в тот вечер в Александринском театре не случилось.
Разве это были аплодисменты? Это был спорт: перекричать всех и вызвать г-жу Домашеву столько-то раз.
И спорт достиг своей цели. Симпатичная артистка была в тот вечер чемпионом Александринского театра: её вызывали больше всех.
Так чемпионат завтра будет принадлежать г же Комиссаржевской, которую вызовут 20 раз, чтоб «доказать» г-же Савиной, а послезавтра г-же Савиной, которую вызовут 40 раз, чтоб «показать» г же Комиссаржевской.
Таких спортсменских аплодисментов ни автор, ни артист не могут принимать в расчёт.
Теперь мы со страхом переходим ко второй инстанции, которая, после публики, судит автора и актёра, — к критике.
На визитных карточках одной трети петербургских критиков написано:
«Икс Игрекович Зет. Поставщик столичных газет и журналов. Прозаическое заведение и рифмоплетня. Критики готовые и на заказ. Принимаются подряды на отделку как отдельных лиц, так и целых трупп. Заготовлен большой ассортимент „полемических“ слов. Цены умеренные. Исполнение скорое и аккуратное».
У остальных двух третей этого на визитных карточках не написано, и, за исключением слов «цены умеренные», не написано совершенно напрасно.