Выбрать главу

Склонившись в неизъяснимом восторге, Сестра Бедных молча внимала божественным речам. В ее широко открытых глазах еще горел отблеск дивного видения.; Долгое время стояла она неподвижно. Но луч все поднимался, и ей стало ясно, что небесные врата закрылись; дева Мария сняла ленточку с шеи Сестры Бедных и исчезла. Девочка продолжала смотреть на образ, но тот потемнел, и лишь наверху по золотой оправе еще скользил догорающий луч.

Сестра Бедных больше не чувствовала тяжести на груди, и тут она поняла, что произошло. Она перекрестилась и пошла своим путем, вознося в душе благодарение господу.

Так была снята с нее последняя забота. Сестра Бедных жила долгие годы, до того дня, когда за ней спустился ангел, которого она ожидала с детства. Он увел ее к отцу и матери, уже давно призывавшим ее в рай. Там встретила она Гильома и Гильометту, которые в свое время покинули ее, утомленные земной жизнью.

И более ста лет после смерти Сестры Бедных в ее краях нельзя было встретить ни одного нищего. Правда, в шкатулках бедняков не было наших безобразных золотых и серебряных монет; зато там каким-то чудом всегда оказывалось несколько потомков волшебного су девы Марии. Это были крупные су желтой меди, подлинная монета тружеников и простых сердец.

Перевод Е.Загорянского

ИСПОВЕДЬ КЛОДА

Моим друзьям П. Сезанну и Ж.-Б. Байю

Вы знали, друзья, злополучного ребенка, чьи письма я намереваюсь теперь печатать. Ребенка больше нет. Он стал взрослым, когда юность его умерла и он предал ее забвению.

Я долго колебался перед тем, как опубликовать эти страницы. Я сомневался, имею ли я право обнажать перед всеми чье-то тело и душу; я спрашивал себя, дозволено ли мне разглашать тайну исповеди. Потом, когда я перечитывал эти трепетные, глубоко взволнованные письма, в которых нет никаких событий, которые едва связаны друг с другом, я пал духом, решив, что читатели, несомненно, примут очень плохо такую пространную, такую безумную, лишенную всякой сдержанности книгу. Боль выражается одним вскриком; это произведение пера — бесконечно повторяющаяся жалоба. Я сомневался как человек и как писатель.

Но в один прекрасный день я подумал, что наш век нуждается в поучениях и что, быть может, мне удастся исцелить хоть несколько измученных сердец. От нас хотят, чтобы мы морализировали, мы, поэты и романисты. Я не умею проповедовать с кафедры, но в моих руках творенье, порожденное кровью и слезами несчастной души, и я могу в свою очередь обучать и утешать. В признаньях Клода есть высшая поучительность горя, высокая и чистая мораль нравственного паденья и искупленья.

Тогда я понял, что эти письма именно такие, какими они должны быть. Я еще не знаю, как их примут читатели, но рассчитываю на откровенность, даже на несдержанность этих писем. Они человечны.

И я решился, друзья, издать эту книгу. Я решился на это во имя правды и всеобщего блага. И, кроме того, я подумал не только о читателях, я думал о вас, мне хотелось заново рассказать вам эту ужасную историю, которая уже вызвала у вас слезы.

Эта история правдива и откровенна до грубости. Люди деликатные возмутятся ею. Но я считаю, что из нее нельзя выкинуть ни единой строчки, ибо я уверен, что эти страницы полностью рисуют сердце, в котором больше света, чем мрака. Они написаны нервным, любящим ребенком, целиком отдавшимся чувству, со всем трепетом тела, со всеми порывами души. Эти страницы — болезненное проявление необычного темперамента, страстно рвущегося и к реальности и к обманчивым, сладостным надеждам, которые порождаются мечтами. Вся эта книга — борьба между мечтой и действительностью. Если постыдная любовь Клода вызовет суровое осуждение, он будет прощен при развязке, когда возродится еще более молодым и сильным и даже узрит бога.

У этого ребенка задатки священнослужителя. Может быть, он когда-нибудь преклонит колена. Он с безграничным отчаянием ищет истину, которая поддержала бы его. А пока что он рассказал нам о своей скорбной молодости, открыл перед нами свои раны, поведал, рыдая, обо всех своих страданьях, для того чтобы его собратья избежали их. Для тех сердец, что схожи с его сердцем, времена сейчас плохие.

Я могу одной фразой охарактеризовать его произведение, высказать ему самую высокую похвалу, на какую только способен художник, и одновременно ответить на все будущие возражения: