— Нет… нет… — предупредил его движение Модест Иванович. — Я не враг. Наоборот.
На кирпичных скулах Христо надулись желваки. Он молчал и цепко следил за движениями Модеста Ивановича.
— Экий вы недоверчивый! Я же говорю, что плохого не желаю. У меня есть к вам просьба. Я хочу с вами ехать… в море…
У Христо отвалилась челюсть, и он вытаращился на Модеста Ивановича, словно увидел что-то необычайное. В следующую секунду он распялил рот усмешкой.
— Ты?.. Хоцес ехать? Зацем ехать?
Модест Иванович почувствовал, что он краснеет под взглядом Христо, и торопливо выбросил:
— Зачем — это вам неинтересно. Ответьте: возьмете вы меня с собой?
Христо встал и мрачно сказал:
— Нет! Ты — не нас. Мы только свои едем. Цузого нельзя брать, удаци не будет, и другие не хотят. Никогда такого не было. Мы сами, свои ездим, — греки. Мы своих знаем, все отвецаем. Дело такое. Убить могут.
И он еще раз покачал головой.
— Я вам мешать не буду, — просяще сказал Модест Иванович.
— Нет, — сурово отрубил Христо, — нельзя. За тебя в ответе нельзя быть. Ты цузой.
Модест Иванович понял, что решение парня бесповоротно. Тогда он попытался изменить маневр.
— У меня денег много есть. Я могу вам денег дать, вы на них прибыль наживете. Не для Изаксона, а для себя. Я вам пятьсот рублей дам.
Христо уперся руками в стол.
— Зацем так говорис? — спросил он гневно и с обидой. — Мы, греки, не покупные. Мы сами богатые, мы друг другу браты. Мы денег не берем. Ты про деньги не говори. Я сердитый буду.
Модест Иванович, уже злясь, возразил:
— Вы не то думаете. Я вас покупать не собираюсь. Я в пайщики хочу. Я свою долю вношу на дело.
— Нет, — ответил Христо, — цузого в долю не надо. Мы сами.
— Значит, вы отказываетесь?
— Мы не хоцем. Мы цузих не берем, — подтвердил с каменным лицом Христо.
— Пошел вон! — крикнул, встав, Модест Иванович, освирепев на эту упрямую тупость.
Христо посмотрел на него с укоризной.
— Ай-ай!.. Тц… Нехоросо ругаться. Оцень нехоросо. Злой целовек, — сказал он спокойно и вышел.
Модест Иванович вспыльчиво заходил по комнате. Портреты усатых людей, обвешанных оружием, потихоньку подсмеивались над ним. Он прошел в спальню, завалился на кровать и заснул в ожидании Клавы.
Клава вернулась поздно, и, едва увидев ее, Модест Иванович понял, что она раздражена и взволнована. Он не успел еще спросить о причине, как Клава обрушилась на него.
— Это гадко, котик, это нечестно! Ты не держишь слова. Зачем ты разговаривал с Христо? Теперь Христо мне скандал устроил: ехать не хочет, ругался, что я тебе рассказала. Сплошные неприятности, и все из-за тебя. Ты меня погубить хочешь?
Модест Иванович сумрачно потер лоб.
— Я не признаю себя виноватым, — сказал он с неожиданной суровостью. — Наконец, взрослый я или нет? Могу я делать, что мне хочется, или нет? Я не потерплю, — закричал он, срываясь на визг, — чтобы мной помыкали! Я не для того ушел из тюрьмы, чтоб попасть в другую. И чтоб я больше никаких упреков не слышал!
Клава оробело попятилась.
Тогда Модест Иванович впервые осознал, как приятно быть страшным и наводить ужас на окружающих. Он схватил со стола блюдце, в мелкие дребезги разбил его об пол и выбежал вон. Он долго бродил по темному берегу бухты, стараясь успокоиться, но злость только разрасталась, стесняя дыхание.
Вернулся домой он за полночь.
Клава спала, свернувшись на постели жалким обиженным комочком. Модест Иванович взглянул на нее и, вместо жалости, почувствовал радость.
«Ага, испугалась, — подумал он, — так и надо. Вы еще меня не знаете. Я вам покажу всем, каков я могу быть».
И, стиснув губы, он лег спать, не раздеваясь, на сдвинутых стульях.
Проснулся Модест Иванович от горячего прикосновения к лицу. Сквозь прищуренные веки увидел, как в щели закрытого ставня шевелилось теплое розовое мерцание, словно чьи-то настойчивые пальцы царапали доски, пытаясь открыть их. Модест Иванович понял, что это утреннее солнце просится в комнату. Он вскочил с постели и открыл ставень. Солнечный блистающий ливень полился ему на лицо, грудь и руки. Модест Иванович сладко потянулся, разминая тело, намятое сном на жестких стульях, и заглянул в спальню.
Кровать была смята и пуста. Клавы не было.
Модест Иванович беспокойно оглянулся. Ему представилось, что Клава, обиженная дерзкой выходкой, скрылась от него. Но вещи Клавы были в комнате и на стене висело приготовленное платье. Облегченно вздохнув, Модест Иванович направился на террасу, по едва он приблизился к двери, как услыхал звуки голосов. В одном он узнал голос Христо, другой был Клавин.
Модест Иванович насторожился и, нагнувшись, приник к двери. Дверная ручка больно резала ему ухо, но он не обращал внимания, ловя отрывки разговора.
Гудящий голос Христо бубнил:
— Зацем сказала? Бабий голова. Больсой скандал. Тодька хотел твоего муза резать. Тодька говорил: твой муз — доносцик.
Клава жалобно перебила его:
— Ах, боже мой, какие глупости! Котик — доносчик? Вы все с ума посходили.
Христо пробубнил опять:
— Зацем говорис? Наси голова на плеци носят. Наси знают, цто мозно. Нельзя цузому про дело говорить. Оцень рассердились. Я просил Тодьку: «Не надо резать. Мы не разбойник, мы цестный купец». Тодька сердитый.
Клава всхлипнула.
— Что же это такое, в самом деле? Перестань, Христо. Чем я виновата, что ему в голову залезла такая дикость? Он хороший и тихий, но чудак, — не смейте его трогать. Слышите!
Христо успокаивающе ответил:
— Не, Клява, не бойся. Трогать не будут. Наси больсе не сердятся. Наси радуются, погода такая стала. Ноцью попутняк пойдет. Завтра в ноци едем. Сейцас баркас отускать будем.
Модест Иванович услыхал скрип стула и грохочущие шаги Христо по ступенькам крыльца. Он едва успел отскочить от двери и сделать вид, что разыскивает мыло для умыванья, как в комнату вошла Клава.
Увидев Модеста Ивановича, она робко улыбнулась.
— А… котик уже встал. Ты все еще сердишься, злюка?
— Нет… я так, — ответил Модест Иванович.
— «Так»… «так»! — укоризненно вскинулась Клава. — Вот ты со своим «так» накликал на себя беду. Чуть тебя не зарезали. Вообразили, что ты шпионить за ними приехал и донесешь.
— Пусть попробуют, — вздернул головой Модест Иванович, внутренне холодея, однако, и поежившись.
— Теперь уже не попробуют. Я уговорила, — сказала Клава. — Ступай, чай остынет.
Допивая чай, Модест Иванович увидел с террасы, как через дворик к сараю прошел Христо и с ним трое парней. Они открыли дверь сарая. Белый нос баркаса запылал в ворвавшемся солнечном луче. Парни скрылись в сарае и вскоре вынесли оттуда несколько коротких круглых бревен.
Один из них подложил первое бревно поперек носа баркаса, под самым его форштевнем, другие разложили остальные на равных промежутках от первого, по пути к воротам. Затем все ушли назад в сарай и взялись за борты баркаса, с боков и с кормы.
Христо командовал, размахивая руками.
— Тасци! Назимай, Колька!.. Дерзи, Васо! Тодька, подкладай каток! — грохотал его голос.
Парни, напрягаясь, обливаясь потом, толкали тяжелый баркас по каткам. Он поддавался туго и медленно.
Модест Иванович оттолкнул кружку с чаем и напрямик, через перила террасы, спрыгнул во двор. Засучив рукава до худых желтых локтей, он подбежал к баркасу и, ухватившись за борт, рядом с тужащимся Васо, изо всех сил уперся ногами в землю, толкая баркас.
Васо удивленно покосился маслинными глазами на взъерошенного тонконогого человечка, пыхтевшего подле него.
Баркас тронулся и пошел, переваливаясь с катка на каток, и Модест Иванович, почувствовав, что и он не последняя спица в колесе, удвоил усилия.
От ворот до самого берега он то подталкивал баркас, то перетаскивал вместе с другими парнями катки вперед баркаса и остановился, отдуваясь, только тогда, когда баркас плавно и тихо соскользнул с гальки в зеленую воду.
Модест Иванович потирал натруженные руки и счастливо улыбался.