Прожектор, поплясав по далекому горизонту, замер, будто насторожась, и быстро прострочил волны по направлению к баркасу. Секунду луч плясал, как будто ища, и вдруг вонзился в баркас.
Залитый светом парус вспыхнул, как язык белого пламени. Волны засветились по верху неживым стеклянным сиянием и недвижно заледенели, остановленные в беге.
Модест Иванович упал на дно, ослепленный.
— Поймались, — злобно сыпнул сверху Тодька руганью всех наречий.
Прожектор, не отпуская, держал баркас цепкими голубыми лапами. Христо навалился грудью на румпель, стиснув челюсти. Лицо его в блеске прожектора казалось зеленым, как у разлагающегося мертвеца.
— Не дрефь! — крикнул он Тодьке. — Только до скал дойти. Там они сядут.
Под усилившимся ветром «Святой Николай» совсем лег на борт, черпая воду, но прожектор не отпускал его, запутавшись в снастях.
Совсем близко вспыхнуло четкое постукивание машины. Разрезав ветер, хлестнул упругий гудок.
— Свистят парус сбивать! — заорал Тодька.
— Здохну раньсе. — И Христо сделал непристойный жест в сторону катера.
Модест Иванович сидел на дне, вцепившись в бимсы. Страх у него прошел, было только бесконечное жадное любопытство.
Внезапно над баркасом веером развернулся и прошелестел звонкий свист.
— Лозись! — зыкнул Христо. — Пулемет.
Свист снова рассыпался ниже и грознее.
Христо, закусив губы и не выпуская румпеля, левой рукой достал из-под банки карабин.
— Тодька! Все одно пропадать. Бей ему фонаря, растуды его!
Тодька вскочил, хватая карабин, но баркас швырнуло, и взвившийся гик с размаху опустился на Тодькин череп. Тодька повалился на дно, карабин вывалился на колени Модесту Ивановичу. Он испуганно схватил его.
— Барба, пали! — отчаянно завопил Христо.
Странное спокойствие овладело Модестом Ивановичем. Никогда в жизни не державший в руках винтовки, он медленно поднял приклад к плечу и, неловко уткнув ствол в ослепительный шар прожектора, закрыв глаза, нажал собачку. Его бросило обратно на дно баркаса, обдав гулом, и вместе с этим ощущение нестерпимого мерцания в зрачках исчезло.
Лежа на дне, он услышал над собой бешено радостный крик:
— Ай-ай! Паликар, барба! С одного раза. Молодес!
Модест Иванович решился взглянуть. Кругом было темно, беспросветно и страшно. Словно сверху на море, баркас и катер вылили склянку китайской туши.
Модест Иванович привстал, цепляясь за мачту, и увидел, как в этой чернильной гуще замигал синеватый язычок огня. И опять гулкий свист ударил по воздуху, вслед за ним что-то щелкнуло по борту, обдав Модеста Ивановича осколками дерева, и тупая игла небольно прошила ему плечо. Он хотел крикнуть, но язык не двигался, и он, захлебнувшись, сел у подножья мачты.
Перед самым носом баркаса из моря вынырнула осыпанная нитками пены черная скала. Христо лег на румпель, и «Святой Николай» пронесся мимо камней, чиркнув по ним днищем.
Впереди мрачной стеной вспухал берег, и сзади упрямо и злобно стрекотал в пустую тьму обиженный пулемет.
— Ну, слава богу!.. Очнулся.
Рука Клавы мягко лежала на лбу Модеста Ивановича. В глазах дрожала тревога и еще что-то необъяснимое, от чего по телу Модеста Ивановича забегали горячие мурашки.
Он пошевелил губами и спросил чуть слышно:
— Что со мной?
Клава замигала ресницами.
— Молчи, гадкий котик! Молчи! Тебе нельзя говорить. Ты болен.
Тогда Модест Иванович увидел, что он лежит в постели и левое плечо и рука у него онемели. Он сдвинул брови, соображая.
— Как ты меня напугал, противный, скверный, — всхлипывая, сказала Клава. — Три дня без памяти. Я хотела тебя везти в больницу, а они не позволили. Говорят, что начнут допрашивать, — тогда всем худо будет.
— А где Христо?
— Христо жив-здоров. Что ему, быку, сделается?
Клава помолчала, вытерла глаза и, сразу изменив тон, восхищенно сказала:
— Какой ты герой, котик! Душка! Христо рассказывал, что ты всех спас. Они прямо в восторге от тебя. Тодька приходил. Говорит: без тебя теперь не поедут. Такой дурак!
Модест Иванович сощурился, и перед ним закружилась душная тьма, а в ней — синеватое мерцание пулеметного огонька. Он вздрогнул, побледнел и сказал, ловя руку Клавы:
— Нет, Клавочка. Я никуда больше… Уедем, скорей.
— Ну, конечно, уедем, котик. Уж я тебя теперь ни на секунду не отпущу.
— Клавочка! Поедем назад, в Россию, — прошептал Модест Иванович, гладя ее руку.
— Хорошо, хорошо. Только выздоровеешь, — так и уедем. Довольно ты меня напугал.
Оба замолчали.
С террасы послышались приближающиеся голоса.
— Это, верно, Христо, — сказала Клава, поворачиваясь к двери. — Они каждый день приходят тебя навещать. Такие смешные, котик.
В дверь стукнули тяжело и четко.
— Входите, входите! — крикнула Клава.
В распахнувшейся двери появилась грузная, вспотевшая женщина. У нее было жирное лицо и животные расквашенные губы. Маленькие острые глазки обежали комнату и уперлись в Клаву.
За спиной женщины стоял милиционер.
— Что вам надо? — испуганно поднялась Клава. — Кто вы такая?
Женщина оттопырила губы и вязко, как бы смакуя каждое слово, сказала:
— Так это ты, стерва поджарая, законных мужьев сманиваешь?! Ну, я с тобой разговор буду иметь.
Женщина стащила с руки вязаную перчатку и неторопливо, грузно передвигая ноги по полу, стала надвигаться на Клаву. Клава так же медленно пятилась к стене.
Оглянулась на Модеста Ивановича, ища защиты, и увидела, что он привстал на постели. Его взгляд стекленел и замерзал, лицо синело. Он охнул и, не разгибаясь, упал назад, стукнувшись затылком о спинку кровати.
Клава шарахнулась на помощь, но женщина взбросила руку и ухватила Клаву за волосы.
— Нет, ты погоди! Ты погоди, — сказала она так же неторопливо и, нагнув голову Клавы, несколько раз спокойно и размеренно ударила ее снизу пухлым и жирным кулаком по носу и губам.
Клава закричала.
Подоспевший милиционер с профессиональной ловкостью разделил женщин.
— Этого не полагается, гражданка! — сказал он официально.
Клава откинулась к стене. По губам ее сползала тонкая струйка крови.
Несколько секунд она смотрела на каменноподобную Авдотью Васильевну молча, с одичалым ужасом, потом согнулась и пошла к двери; но милиционер преградил ей дорогу.
— Не приказано, гражданка. Ежели от побоев, то должен по службе защитить; но, впрочем, имею распоряжение на ваше задержание.
Клава села и, уткнувшись лицом в доску стола, заплакала.
………………………………………………
Авдотья Васильевна уложила Модеста Ивановича на линейку, не обращая внимания на сбежавшихся зрителей. Линейка тронулась, и чудовищный бюст Авдотьи Васильевны победоносно заколыхался. Модест Иванович пришел в себя, но смотрел по-прежнему бессмысленно, блеклыми и отсутствующими глазами.
………………………………………………
Когда линейка проезжала мимо района милиции, оттуда вышла Клава в сопровождении милицейского. Завидев линейку, она сделала движение броситься к ней, но Авдотья Васильевна, побагровев, подняла кулак, как таран.
Клава осеклась и, понурившись, пошла за милицейским. Модест Иванович не видел ее.
………………………………………………
За окном финотдела алые, оранжевые, золотые, шурша, осыпались листья кленов.
Модест Иванович встал и отошел от окошечка кассы к окну. По небу плыли низкие бурые тучи, быстро и порывисто. Внезапно они разорвались, и между ними проступила глубокая и ясная, омытая дождем просинь.
Модест Иванович припал к окну и с ненавистью взглянул на небо. Губы его дернулись, и с яростным, шипящим презрением он произнес звенящее слово:
— Таласса!..
Он сжал кулаки и сердито сплюнул.
От окошечка кассы раздался раздраженный оклик:
— Гражданин кассир, примите деньги.
Модест Иванович вздохнул, побежкой подошел к кассе и, садясь, любовно придвинул к себе густо-голубой, как вода балаклавской бухты, приходный ордер.