— Милости просим. Раньше занимались гимнастикой?
— Нет, — ответила Лидочка и покраснела. Ей стало вдруг стыдно, что в ее жизни такой пробел. Может быть, это очень нехорошо.
— Ну, ничего, научим. Сегодня побудьте здесь. Смотрите и запоминайте движения и команды, а завтра введем вас в строй. Ну, товарищи, становитесь!
Лидочка смотрела на гибкие движения девичьих тел не отрываясь и даже пожалела, когда инструктор объявил перерыв.
Потом отошла, и ее внимание привлекла толпа, сгрудившаяся у турника.
Оттуда окликнул веселый голос, и, подойдя ближе, она узнала свою закадычную приятельницу Саню Туркину.
— Лидусь? Ты что здесь делаешь?
Лидочка сделала гордое лицо и уверенно сказала:
— Занимаюсь спортом!
— О… И давно ли?
— Уже со вчера!
— Ай, какой ты комик. Смотри, сейчас будет интересная вещь. Ты никогда не видала мельницы?
— А что это мельница?
— Молчи! Смотри!
Лидочка взглянула.
Под отшлифованной руками железной трубкой турника, сшитой к ней, стоял кто-то тонкий и стройный и неторопливо мазал куском мела ладони рук.
— Зачем он мелом? — спросила шепотом Лидочка.
— Молчи! Чтоб руки хорошо скользили.
Стоявший под турником положил мел в зарубку столба и, легко подпрыгнув, ухватился за палку. Раза два передвинул, уже вися, руки, приловчаясь, и потом раскачнулся быстрым и сильным движением.
Еще два толчка. Ноги взлетали высоко в воздухе, и Лидочка в восхищении крепко ухватила Саню за талию.
На вытянутых руках, выпрямив стрелой все тело, гимнаст с невероятной быстротой описывал круги в воздухе.
Раз… два… двадцать.
Наконец он легко оторвался от турника и, перевернувшись в воздухе, стал на ноги под трещащее хлопанье ладошек.
Повернулся лицом к аплодирующим, и Лидочка увидела его спереди.
И мгновение сильно толкнуло ее в сердце.
У гимнаста были большие, серые, с особенным горячим блеском глаза и дерзким изгибом вырезанные, насмешливые губы. Он поклонился и отошел в сторону, вытирая платком пот.
И, повинуясь непреодолимому толчку, Лидочка быстро подошла к нему.
— Это очень хорошо… то, что вы делали… Я никогда еще не видела… Вы, наверное, очень счастливы, что можете проделывать такие штуки? — сказала она восхищенно.
Он медленно вскинул на Лидочку сияющие дерзкие глаза.
Усмехнулся, и от усмешки грудь Лидочки захлестнуло теплой волной.
— Разве? Пустяк! Я еще не то умею! А вы кто такая? Я вас не видал на площадке!
— Я… я, — смутилась Лидочка, — я недавно… только сегодня. Я Лида Пушкова!
Он опять с дерзкой усмешкой взглянул ей в зрачки.
— Те-ек-с! Лида Пушкова? Замечательно приятно! Будем знакомы!
И неожиданным, властным и уверенным движением продел под Лидочкин локоть свою крепкую руку, сжал кистью и повел Лидочку к скамье.
Лидочка была суровой аскеткой.
На мальчишек она не глядела и жестоко их презирала.
Несколько попыток ухаживанья со стороны рабфаковцев встретили такой суровый отпор, что больше смельчаков не находилось.
Но от прикосновения руки этого совсем незнакомого, почти голого человека Лидочка странно обессилела и без всякого сопротивления дала довести себя до скамьи.
Только там она вырвала руку и с сердцем сказала:
— Зачем вы хватаете? Кто вы такой?
Он нагнул коротко стриженную голову и опять с усмешкой (такая странная и волнующая усмешка) ответил шуткой:
— Слуга покорный — Лука проворный.
— Не дурите. Как вас зовут? Вы слишком решительны!
— Меня? Зовут меня Петром!
— А фамилия?
— Ишь какое любопытство! Все сразу и выложи. Хватит и Петра.
— Тогда я с вами разговаривать не буду. Я неизвестно с кем не хочу разговаривать.
— А сама подошла и заговорила?
Лидочкины щеки малиново вспыхнули.
— Ну и что ж! А вы дерзяк и нахал! Я уйду!
Она повернулась, но он остановил одним голосом:
— Стойте!.. Садитесь, тогда я буду с вами разговаривать.
И опять, повинуясь властному зову, Лидочка покорно села.
Он опустился рядом, легко и свободно, и сказал:
— Итак… Зовут Петром, а по фамилии Мальшин. Небось довольны теперь!
— Подумаешь, велико удовольствие! — попробовала огрызнуться Лидочка.
Он снова просунул руку под ее локоть. Лидочка рванулась, но рука держала крепко.
— Пустите! — сказала она, задохнувшись.
— Э… бросьте. Что за пустяки? А еще рабфаковка!
— Поэтому и говорю — пустите. А то смажу! — пригрозила в отчаянии Лидочка.
Он со смехом зажал обе ее ладони в одной своей.
— Ишь до чего прыткая девушка! Ну, пробуйте! Что, силенки мало?
Лидочка резко рванулась и побледнела.
Мальшин взглянул в глаза и выпустил ее руки.
— Ну, будет! Если обидел — не взыщите. Я такой уж уродился, разбойный!
Лидочка посмотрела на него и засмеялась:
— Я разбойников не боюсь!
Он закурил папироску и закинул ногу на ногу.
— Трудно было выучиться так вертеться? — спросила Лидочка.
Мальшин осторожно выпустил колечко дыма, повернулся к Лидочке и начал серьезно рассказывать о занятиях гимнастикой.
Лидочка поднялась со скамейки, когда уже свечерело.
— С вами заговоришься! Надо домой идти.
— А вам куда?
— На Васильевский, на Пятнадцатую линию.
— Подождите! Я оденусь и провожу вас. Почти по дороге. Я у Николаевского моста живу.
Он побежал в раздевалку.
Лидочка осталась одна на скамейке. Внимательно прислушалась к толчкам крови в глубине тела и с недоумением покачала головой.
— Ну, вот я и готов. Идем!
В обычном костюме, в черной толстовке и брюках с широким клешем Мальшин казался ниже и понятнее, и поэтому Лидочка доверчиво прижалась к его руке.
Вышли на набережную.
Розовой сталью отливала Нева и тихо бурлила, омывая быки моста.
Взлетающей ввысь тонкохвостой кометой пылала игла Петропавловского шпиля.
Перейдя мост с Петербургской стороны, они устали и снова присели на набережной у биржи.
Мальшин подозвал мороженщика и угостил Лидочку малиновым мороженым.
Она, сощурившись от удовольствия, лизала языком холодную, сладкую массу, зажатую между тонкими вафлями, и слушала Мальшина.
Внезапно спросила:
— Почему я вас никогда не видела на комсомольских собраниях?
Он неторопливо отозвался:
— Я не комсомолец!
— Почему? — даже отодвинулась Лидочка.
— Я не тороплюсь вступать. Что проку? Много в комсомоле лишнего народу. Ничего паря не смыслит в политике, книжки толком прочесть не умеет, а сам в комсомол лезет. Лестно! А я пока не угляжу, что дошел до сознательности, — записываться не буду. Чего зря загружать?
— Так в комсомоле же и можно образоваться. Там и приобретается сознательность!
— Ну, у меня такое уж самолюбие. Не желаю, чтоб меня учили! Сам выучусь!
— Вы гордый! — тихо сказала Лидочка и с удовольствием взглянула на Мальшина.
Он сидел боком, и ясный профиль его отчетливо стыл на розовой немеркнущей заре.
«Странный», — подумала Лидочка.
— Кто ваш отец?
— Отец? Был рабочим. Токарь. В седьмом году заслали в Сибирь, там и помер. А мать в деревне сейчас, на родине. Звала меня. Только я в деревню не поеду. Темнота и скука!
— Меня тоже мама звала на огород это лето, а я не поехала, — вздохнула Лидочка и встала.
— Идем! Что это такое?! Никак не могу домой дойти.
В воротах Лидочка остановилась:
— Ну, спасибо за проводы и угощение. До свиданья!
Под воротами было темно.
Мальшин шагнул к Лидочке и твердо взял ее за руку.
«Вот… вот!.. Страшное… то самое», — мелькнуло в голове у Лидочки, и она обессиленно закрыла глаза.
Почувствовала прикосновение к своим губам чужих, властных и нежных. Охнула и безвольно прильнула к чужому плечу.
— Завтра на площадке, — сказал Мальшин.