— Хорошо, — шепотом бросила Лидочка и вдруг вырвалась и опрометью бросилась в серую глубину двора.
Луна стояла высоко над головой, бледная и прозрачная. С востока уже порхали стрельчатые розовые лучи.
Лидочка лежала на окне с блаженной ленивой улыбкой и смотрела на луну.
Прибежав домой, она полежала на жесткой кровати, встала, погрызла засохший хлеб и, махнув рукой, сказала:
— Ну, что ж!.. Вот и пришло. А ты думала без этого прожить? Врешь! Бытие определяет сознание, и нужно только быть счастливой.
Разделась, перетащила матрасик на подоконник и легла лицом в небо.
От зрительного напряжения заболели глаза, и луна на мгновение странно раздвоилась.
Лидочка закрыла глаза и подумала: «Вот вчера я была совсем одинокая, а теперь у меня есть… Петя. Какое славное имя!.. Петя!»
И сейчас же Лидочка вспомнила о луне. Ей стало жаль луну, что она всегда одинокая. И по обыкновению, Лидочка замечтала.
— Хорошо бы сделать на земле большущий-пребольшущий шар… Из легкого чего-нибудь… целлулоида или папье-маше. Оклеить серебряной бумагой. Зарядить большущую пушку и пальнуть к луне. Шар притянется и будет вокруг луны бегать. И ей не так скучно будет… Будет у луны свой… Петя.
Лидочка слабо улыбнулась сквозь дремоту и уснула.
………………………………
Три дня Лидочка торопилась, волнуясь, на площадку и только тогда успокаивалась, когда в глаза ей бросалась фигура Пети.
Каждый день провожал он ее домой, покупал по дороге сласти, пирожки и все дольше и острее были поцелуи под воротами.
На четвертый день, провожая Лидочку, Петя сказал:
— Лида, сегодня мое рождение. Зайдешь ко мне? Я угощение приготовил маленькое.
Сердце Лидочки снова дрогнуло перед неизбежным. Она вспыхнула и сказала:
— Ладно!
На третьей площадке широкой лестницы Петя открыл американским ключом тяжелую дубовую дверь.
— Входи!
Лидочка вошла в переднюю. Петя зажег свет.
— Сюда!
Лидочка шагнула в комнату и ахнула.
Посреди комнаты, большой и светлой, на столе, в фарфоровой вазе, стоял громадный букет сирени и белых роз.
На тарелках лежала нарезанная ветчина, колбаса, коробки шпротов и сардин, рядом стояли бутылки с вином и наливкой.
— Какая у тебя хорошая комната! — сказала, оглядевшись, Лидочка.
— У меня две! Вот!
Лидочка заглянула в другую комнату.
— У тебя целая квартира!
— Да, две комнаты и ванная. Один приятель, комиссар, уезжал и передал. Спокойно! Никто не мешает! Ну, садись, хозяйничай! Я сейчас чай вскипячу.
Петя зажег в передней примус и вернулся в комнату.
Налил в рюмки малаги.
— Ну, Лидуся, твое здоровье!
— И твое, Петечка… Как странно. Пять дней назад мы еще не были знакомы, а сегодня ты мой… Петюша.
Лидочка с аппетитом ела ветчину, шпроты, сыр. Выпила несколько рюмок вина и наливки, и у нее сладко закружилась голова. Петя налил новую рюмку, но Лидочка отодвинула.
— Почему?
— Нет!.. Не хочу!.. Я не пью. Так, за твое здоровье, шутя, можно, а больше не буду.
— Ну, ешь фрукты!
Душистая груша таяла во рту. Лидочка медленно смаковала ее.
— Сколько тебе стоило это? Небось мне хотел пыль в глаза пустить и разорился… Глупый! Мне, кроме тебя, ничего не надо!
— Пустяк, — ответил Петя, наливая чай, — разве это расход?
— Откуда у тебя столько денег? — спросила Лидочка.
Петя помолчал и бросил сухо:
— Я одним монтерством по домам червонцев десять в месяц зашибаю.
— Десять червонцев?.. Ай-ай! Я за весь прошлый год истратила восемнадцать червонцев. И то думаю, как много!
— Ах ты чудачка!
Петя отпил чаю и присел на диванчик рядом с Лидочкой.
Рассказывал долго и хорошо о девятнадцатом годе, о фронтах, о взятии Перекопа, под которым он был в конной бригаде.
Лидочка слушала, мышкой прижавшись в углу дивана.
Петя взглянул на часы.
— Ой-ай! Как я заговорился! Три часа ночи. Совсем светло уже.
Лидочка встала, медленно обошла вокруг стола, обвила руками Петину шею и, вздохнув глубоко и горько, сказала:
— Петечка!.. Я люблю тебя. Я останусь у тебя.
Утром Петя съездил на Васильевский и привез Лидочкины вещи — разломанную корзинку, жестяной чайник, матрасик и продавленную чахлую подушку.
В этот день они никуда не выходили, и Лидочка была пьяна Петей и своей любовью.
На следующий день оба пришли на площадку. Петя прошел в раздевалку, Лидочка направилась в свою группу.
Но по дороге ее остановил Коля Клепцов.
— Лида, на два слова!
— Что такое?
— Видите ли, может быть, это не мое дело… Я вижу вас все время с Мальшиным… Так вот, я хотел предупредить вас… Собственно говоря, я… мы ничего не можем сказать о нем плохого. Его отец рабочий. Сам он был в Красной Армии… на фронтах… Но он какой-то странный. Всех чуждается. В комсомол отказался вступить… живет широко, тратит большие деньги… откуда достает — неизвестно. Некоторые пытались заходить к нему, но он никого к себе не пускает… говорит, не любит людей… значит, он человек не общественный и не наш… вот я и решил вам сказать.
Лидочка побледнела и с презрением, раздельно, сказала Коле:
— Вы, Коля, сплетник и клеветник. А чтобы вы больше не говорили гадостей, — имейте в виду, что я жена Мальшина, живу в его квартире и ничего нехорошего у него нет.
Коля смешался.
— Я ничего… Простите! Я ведь не знал!
— И не надо вам знать! И больше нам говорить не о чем!
Июль приходил к концу. Темнели ночи, делались долгими и увеличивали Лидочкино счастье.
Забыла в счастье рабфак, зачеты, собрания и сидела больше дома.
Любила Петю крепко, и Петя баловал ее подарками, сластями, кинематографом, дарил платья, покупал книжки.
Деньги у него всегда были, и в желтом бумажнике шуршали новенькие червонцы.
Иногда беспокоило, что Петя уходил среди ночи, часов в двенадцать, в час, и возвращался только под утро.
— Куда ты исчезаешь, Петя? Что за тайна? Мне это не нравится! — сказала она однажды.
Петя нахмурился.
— Не приставай! Что за мещанство? Куда… куда? Хожу в клуб. Одним монтерством не проживешь. Мажу в макашку, а мне везет всегда.
Лидочка внимательно взглянула на него.
— Это нехорошо, что клуб. Это нечестно, и пролетарию в таких грязных местах недостойно находиться. Я этого не хочу!
— Брось глупости! Кто в клубе сидит? Нэпман! А у нэпмана деньги ворованные у нашего же брата, бешеные. Так чем у него их другой нэпман вытянет — пусть они лучше в мой карман перейдут. Я же не шулерничаю. Честно играю. А раз везет — отчего с буржуя не взять?
И успокаивал Лидочкины сомнения поцелуями, от которых горело тело и, замирая, стучало сердце.
Но однажды, когда Петя вернулся под утро и засыпал Лидочку ласками в белой спаленке, — на лестнице дрогнул звонок.
— Эх, кого нелегкая принесла? — проворчал Петя и пошел открывать.
Неведомая сила столкнула Лидочку с кровати, и она, бесшумным зверьком, подкралась к выходившей в переднюю двери, которую Петя прикрыл.
Прижалась ухом и услышала:
— Ей-право! Говорю тебе! Очнулась проклятая старуха…
— Что ты врешь?
— Да не вру! Промах дали. Говорил я тебе, дураку, — стукни еще раз. А ты не захотел. Не стану мертвую бить. Вот тебе и мертвая!
— Ну, хоть и ожила, какая беда? Ведь она нас-то не знает?
— А по приметам опишет, по костюмам. Сыщичье теперь шпана такая пошла — по тесемке от подштанников найдет.
— Да ты откуда узнал, что ожила?
— Да проводил я тебя и пошел назад. И как черт меня под бок толкает. Иди, мол, по Ивановской. Я и пошел. Гляжу, у дома Скорая помощь, милиционер, дворник, еще люди какие. Я у дворника и спрашиваю: застрелился кто? «Не, говорит, квартиру грабили и старуху пришибли, да не совсем. Очнулась — только голову немного повредили. Сейчас в больницу повезут». Ну, я и ходу к тебе!
— Эх, черт! Ну, иди! У меня тут баба! Днем зайду к тебе, — поварганим.