Конечно, разница рода, дворянство, но ведь и раньше в обществе были и недворяне. Но все они образованные, ездят за границу, говорят по-французски. Почему же она, Александра Николаевна, должна всего опасаться, а хулиган слесаришка Батаев ведет себя в доме как хозяин? Конечно, во время бунта приходилось заигрывать с хамьем. Но теперь все успокоилось, можно перестать. Нет, положительно у этих людей нет вкуса. Одним образованием до культуры не дойдешь. Нужна шлифовка поколений. Конечно, отшлифуются — поймут. Но когда… Ведь она, Александра Николаевна, постареть может. Постареть?.. Боже, как ужасно так погубить молодость!
Александра Николаевна лежит на спине с широко открытыми глазами. Думает о своих туалетах, о Диночке, о Париже. Засыпает уже под утро с мыслью: «Завтра, когда Ипполит принесет деньги, надо купить этого файдешина с сиреневым отблеском. Великолепный тон».
Васька Буслаев сидит, поджав ноги, качаясь на табуретке.
В прошлом году припер пешком с командировкой от Порховского комсомола учиться на доктора.
В мутное окно серым киселем вползает рассвет Васька зубрит энтомологию.
В учебнике Лидемейера узким корпусом мельтешит перед глазами:
«Моль: простонародное название семейства бабочек Tineidae, из группы Microlepidoptera. Взрослые экземпляры не превышают в размахе крыльев 5 миллиметров. Различается довольно большое количество видов. Наиболее известны в повседневном быту платяная и шубная моль. По разрушительной деятельности является одним из вреднейших паразитов. Достаточно нескольких личинок, чтобы погубить носильное платье в квартире. Пользуется заслуженной ненавистью со стороны людей и жестоко истребляется. Чрезвычайная плодовитость затрудняет борьбу. Способы размножения…»
Васька поднимает голову. Смотрит в раздумье на мерцающий в тумане Петропавловский шпиль и говорит сам себе:
— И что за штука? Чем гад мельчее — тем вреднее! Поди ж ты!..
1924
«3б. 213 437»
Когда, в гомоне, визге, дребезге и треске, 9-й кавполк влетел на станцию, — вокзальные здания уже пылали.
В багровых протуберанцах огня, лизавшего мощные бревна лиственниц, мелькали черные тени метавшихся людей, огромными рубинами блестели стекла вытянувшихся на путях вагонов, и в дымном, клубящемся озарении бледно пыхали синие молнии выстрелов.
Командиру полка все это показалось до чрезвычайности, до нелепости похожим на лубочную картинку ада, виденную в детстве на кухне, над кроватью богобоязненной кухарки.
Так же оранжевыми спиралями вилось дымное пламя, шебаршились мохнатые тени чертей, рубинами пылали отверстия топок под котлами, в которых варились грешники.
Только не хватало на станции жирного, раздутого сатаны, хвост которого, усеянный шипами, обвивал весь ад и концом душил грешника.
Лошадь командира прянула на передние ноги и шарахнулась вбок, протяжно и тонко заржав. Командир нагнулся, почти под копытами увидел мертвого человека, вцепившегося в землю раскоряченными пальцами.
Вокруг шеи тугой петлей, как сатанинский хвост, завилась скрученная взрывом телеграфная проволока.
Командир вздрогнул, нахлобучил глубже папаху, сказал комиссару:
— Хорошенькое дельце!.. А?
Комиссар задумчиво поглядел на пламя исподлобья, белесыми латышскими глазами, подумав, ответил с резким балтийским акцентом:
— Вы, товарищ Скобельцын, есть непоправимо заражен офицерской идеологией. Это дело имеет очень мало хорошего. Это есть разруха народного достояния.
Командир хохотнул и хлопнул комиссара по ляжке:
— А ты, Яков Артурыч, сплошная пепельница! Комиссар недоуменно поднял брови, опять подумал и равнодушно спросил:
— Что есть пепельница?
Не получив ответа, поморгал ресницами и, подтягивая поводья, кинул начальнику ординарческой команды:
— Надо искать станционного начальника, пусть он указывает, какие вагоны есть с ценным имуществом. Красноармейцы вытаскивают вагоны из фейер.
Начальника станции нашли красноармейцы в свином хлевушке за его домом и вытащили оттуда.
Весь он был перепачкан жидким вонючим навозом, испуганно жался подальше от винтовок, но маленькие глазки на жирном лице бегали безостановочно по лицам окружавших его кавалеристов с хитрой наглостью.
Комиссар спросил:
— Вы есть начальник станции? Огонь может сжигать вагоны. Приказываю говорить вагоны, где есть воинский груз.
— Слушаюсь, — ответил хрипло начальник станции, — прошу в первую очередь откатить эшелон с четвертого пути. Очень опасен… гружен пироксилином и снарядами тяжелой артиллерии. Взорвет — все полетит к черту!
Комиссар отдал приказание.
Скобельцын нагнулся к нему с седла.
— Ты обрати внимание, Яков Артурыч, на его харю. Поганая харя! Как бы не подложил свинью? А?
— Нишево! Если будет измена — имеет быть расстрелян!
Начальник станции швырнул глазками в комиссара, ничего не сказал и только дрогнул усами, не то в улыбке, не то в гримасе.
К утру пожарище угасло. Синим куревом дымились угли, хрустели под ногами, в серую вату неба ввинчивался штопором желтоватый столб душного дыма.
Комиссар и Скобельцын ходили по путям с начальником станции.
Он бежал впереди, семеня ногами; казенная черкая шинель расходилась над тугим вихляющим задом. Держа в руках сверток накладных и путевок, указывал вагоны с военным грузом, и комиссар твердым взмахом метил меловыми крестами эти вагоны, а также вагоны с продгрузом в центр.
У депо щелкали рваные выстрелы — расстреливали пленных каппелевцев.
Начальник станции время от времени бросал в сторону депо короткие острые взгляды, очевидно боясь ночной угрозы комиссара.
На тупиковом пути, у поворотного круга, забагровела свежевыкрашенная теплушка, на боку которой белилами, с претензией па замысловатую вязь, было выведено трехвершковыми буквами:
СОВНАРКОМУ РСФСР ОТ РАБОЧИХ
ПОЛИГРАФИЧЕСКОГО ПРОИЗВОДСТВА
ГОРОДА ЧИТЫ — БРАТСКИЙ ДАР
— Что это есть за вагон? — спросил, оживившись, комиссар, опустив руку, испачканную мелом.
Начальник станции нервно дернулся под пристальным взглядом белесых латышских глаз и быстро бросил:
— Это, значит, изволите видеть, как в Советской стране недостаток машин, и наши рабочие, изволите видеть, осведомлены о бедствиях, скажем, добывающей промышленности, то от чистого сердца послали в подарок машину. Какая — я вам не могу сказать, по причине малого понимания в печатном производстве, но только, изволите видеть, два человека, которые ее сопровождали, говорили, что таких машин всего две имелось в России даже в хорошее время. Чрезвычайно, изволите видеть, дорогая вещь… Как эти подлецы, каппелевцы, налетели, — у меня, можно сказать, сердце все три дня кровью исходило. Боялся очень за машину. Помилуйте, при такой нужде, и вдруг еще уничтожат из буржуазной подлости…
— Как же они ее не тронули? — перебил Скобельцын.
— А изволите видеть, ихний командир сразу на эту теплушку внимание обратил, вроде вот вас. Сказал, что надо с собой увезти, как линию от вас очистят, а тут ваши налетели как снег на голову. В суматохе, изволите видеть, забыли напакостить.
— Хорошо! Товарищ Скобельцын, поставь сейчас часовой к этой теплушке. Завтра мы отправляем ее первым эшелоном на Москву. Это очень ценный подарок. Товарищ Ленин будет рад!
Начальник станции, похлопав ладонью по яркому боку теплушки, довольно улыбнулся.
— Они сделали большую глупость, изволите видеть, белые. Они даже не открыли ее.
Комиссар осторожно пощупал свисавшую на проволочках пломбу и, поджав губы, размашисто написал мелом на свободном месте: