— Нехорошо… сердце… — сказал он дурным голосом и сел на пол.
Анастасия Андреевна запищала, с быстротой экспресса проскочив спальню, коридор и переднюю, слетела по лестнице на площадку ниже, где жил давний домашний доктор, Серафим Серафимович Архангелов.
Когда, волоча за руку доктора, она вернулась в квартиру, профессор лежал на полу в обмороке.
Переложенный на кушетку, после шприца камфары он глухо застонал и медленно очнулся.
— Сашенька, дорогой! Тебе плохо? — спросила плачущая Анастасия Андреевна.
Зубы профессора разжались. Он несколько раз пытался произнести какое-то слово, но икал и проглатывал звуки, и, только наклонившись вплотную к лицу, доктор Архангелов наконец понял.
— П-плл-плор-лт-лсиг-лглар.
— Какой портсигар? О каком портсигаре говорит Александр Евлампиевич? — повернулся к Анастасии Андреевне недоумевающий доктор, но она только безнадежно взмахнула рукой.
Профессор устало закрыл глаза и задышал ровнее.
— Я думаю, лучше всего дать ему полный покой. Пусть полежит с полчаса. Я сейчас выпишу бром и хлоралгидрат. Сердце в порядке, тревожиться нет никаких оснований, просто легкий сердечный припадок на почве волнения. Пульс повышенный, но пройдет. Вы мне дадите бумаги и перо, Анастасия Андреевна.
В кабинете, подписывая рецепт, Архангелов, закусив клок смоляной разбойничьей бороды, оставлявшей на его лице в неприкосновенности только шишковатый нос и желтые остренькие глазки, выслушал с любопытством несвязный рассказ Анастасии Андреевны о потрясающих событиях в профессорской семье.
— Удивительно! Какие-то багдадские приключения. Ничего не могу понять. И вы говорите, приносят ценности в кармане пальто? Так! Занятно! А можно взглянуть на пальто?
Хотя Анастасия Андреевна и не поняла, зачем нужно смотреть на пальто, но с готовностью подала его доктору.
Серафим Серафимович внимательно осмотрел пальто с таким видом, как будто ожидал, что из него с треском и грохотом выскочит настоящий черт, ощупал затем подкладку и полез широкой лапой в карман.
Борода его вздулась широким веером, губы скривились, и он с торжеством сказал:
— Эге! Да тут еще какая-то штуковина! — и вытащил руку. Рука выволокла из кармана нечто блестящее, оказавшееся при ближайшем рассмотрении парой серег.
Бриллианты и сапфиры на его ладони заискрились в киновари заходящего солнца синими и розовыми звездами.
— Черт! Хорошие серьги! Бриллианты карата по полтора! — сказал он с удовольствием, не замечая, что Анастасия Андреевна осталась посреди комнаты женой Лота, недвижно глядящей на гибель содомского пепелища. — Н-да! Отменное приобретение. Тысячи полторы стоит! — невозмутимо продолжал он, перекатывая серьги на руке, чтобы полюбоваться блеском камней.
Анастасия Андреевна наконец очнулась.
— Серафим Серафимович!.. Что же нам делать? Чем вы объясните это?
Доктор меланхолически пожевал конец большого пальца, что делал всегда в затруднительные минуты, и неторопливо ответил:
— Не могу понять. Не поддается никаким логическим объяснениям. Думаю, что в средние века Александра Евлампиевича сожгли бы на костре за общение с дьяволом…
— Боже… только этого недоставало! — всхлипнула профессорша. — Но как же выйти из этого положения?
— Затрудняюсь посоветовать, — ответил Архангелов, не вынимая пальца изо рта, — на мой взгляд, лучше всего отвезти эти вещи в уголовный розыск и рассказать обо всем. За ночь Александр Евлампиевич отдохнет, а утром немедля пусть едет в угрозыск. Самое верное.
— А как вы думаете? — Анастасия Андреевна покраснела и запнулась. — Саша не мог заболеть внезапно этим… ну как ее, клептоманией?
Доктор подумал еще минутку и решительно сказал:
— Нет! Клептоманы обыкновенно помнят свои кражи и делают их сознательно. Сущность клептомании в том, что человек не может удержаться от воровства, но сознает его. Нет, это не клептомания!
Окончив это научное объяснение, доктор с достоинством откланялся.
После его ухода Анастасия Андреевна прошла в спальню. Профессор уже совсем очнулся и сидел на кушетке, охватив голову прозрачными старческими пальцами.
Он взглянул как бы сквозь жену и пробормотал:
— Я совсем ослабел. Что же делать?
— Ложись, Саша, спать! Тебе нужно отдохнуть. А завтра утром съезди в угрозыск, отвези вещи и заяви.
И Анастасия Андреевна передала свой разговор с доктором. Профессор послушно дал уложить себя, выпил в постели стакан горячего молока, проглотил порошок хлоралгидрата и через четверть часа уже нежно и заливисто посапывал носом.
Анастасия Андреевна присела у кровати в кресло, закуталась в теплый оренбургский платок и так просидела до рассвета, жалобно морща лоб.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
За столом дежурного агента в уголовном розыске в огромной и неопрятной серой комнате сидел коротко остриженный носатый блондин.
Очень большой, свисавший над губой нос его, очевидно, еще в детстве был чем-нибудь основательно разрезан и теперь явственно делился на две семядольки белым шрамом со следами шва.
Он нехотя поднял голову и с явной иронией выслушал путаный, сбивающийся монолог профессора.
— Покажите вещи, — сказал он тугим и вязким голосом.
Профессор вынул сверток, бережно развернул его, спрятав в карман бечевку, и выложил на стол портсигар, часы и серьги.
На каменноподобном лице носатого человека появилось на одно мгновение, как летняя молния, любопытствующее выражение, и он потихоньку засвистал.
Профессор увидел в его равнодушных зрачках вежливую, но коварную усмешку.
— А вещицы-то ведь ворованные, гражданин! Насчет этого вот портсигара у нас и заявленьице даже имеется по всей форме. Что вы на это скажете? А?
Профессор с достоинством вздернул плечами.
— Мне очень странен такой вопрос. Я пришел к вам именно потому, что желаю от вас получить объяснение, чьи это вещи, откуда они и как попали ко мне. А сам я ничего не могу вам сказать.
Агент высморкал нос и усмехнулся.
— В первый раз у нас? Раньше приводов не имели? — вдруг после некоторой паузы бросил он короткий вопрос и в ту же минуту въелся глазами в переносицу профессора.
Профессор опешил, но мгновенно понял и побагровел.
— Товарищ… я попросил бы вас! — начал он, повысив голос, но агент вежливо перебил его:
— Не торопитесь, гражданин! Мы в минуту выясним. Антощук!.. Принеси альбомы второй группы. Позвольте ваши документы, гражданин!
У профессора от обиды и негодования затряслись губы, и он неожиданно для себя забрызгал слюной.
— Какое право вы имеете?.. Вы с ума сошли?.. Я профессор Благосветлов, я имею… вот документы! Вот от КУБУ, вот от Академии наук, от университета, благодарность от Совнаркома! — Он швырял гневные, визгливые слова, и рядом с ними шлепались на стол дежурного профессорские документы.
Носатый хладнокровно собрал их и с преувеличенным вниманием, просматривая на свет, пересмотрел каждый в отдельности.
— Забавная штука… Несомненно не липа, — сказал он, не обращаясь ни к кому.
Профессор почувствовал, что у него опять начинает твориться неладное с сердцем. Удары его то заглухали, то били в стенки грудной клетки, как буруны на коралловом рифе.
— Я бы хотел сесть, — сказал он сердито, — я себя плохо чувствую.
— Товарищ Лычков! Дайте гражданину стул. Садитесь, гражданин, и не волнуйтесь. Мы тоже исполняем свой долг.
Антощук принос из задней комнаты два огромных альбома, и носатый стал перелистывать их на столе. В глазах профессора замелькали какие-то угрюмые физиономии в фас и профиль. Он закрыл глаза.
Моментами носатый задерживался на какой-нибудь карточке, вскидывал глаза на профессора, и в пустынной тишине комнаты слышался его вязкий полуголое:
— Синцов Григорий, он же Лукичев, он же Маркин… Кличка «французская ноздря», рецидивист, скупщик краденого… сорок семь лет… нет, не то.