Генерал Радакович отправился в путь с женой, обеими дочерьми и сыном, воспитанником военной академии, приехавшим на каникулы.
Из Сараева они выехали ранним утром. Генерал, его дородная жена и сын разместились в громоздком черном фиакре, ландаэре, который сараевская фирма Сарачевич сдавала только благородным господам и для торжественных случаев. Обе взрослые дочери приложили огромные усилия, чтобы ехать отдельно в светлой и легкой служебной коляске генерала. Они наперед радовались, что проведут целых два дня наедине и можно будет, проезжая этой дикой и незнакомой страной, вдоволь наговориться. Сестры горячо любили друг друга, хотя схожи были лишь красотой, а во всем остальном совершенно различны.
Старшая сестра, Агата, отличалась спокойным, рассудительным и ровным характером и всегда была поглощена делами дома или своих домашних. В венском обществе ее в шутку называли Caritas[59] — еще шестнадцатилетней девочкой она основала собственное общество помощи бедным. Это была одна из тех женщин, для которых личное счастье не выше и не важнее всего на свете и которые ищут его в заботе о других.
Амалия была на год младше сестры и так же красива, только несколько нежнее и бледнее. Ее называли Офелией. Она была очень музыкальна, любила книги и развлечения. Став взрослой, она заболела, именно заболела (по-другому это нельзя назвать) непонятной и безнадежной любовью к другу детства, человеку необычайно сложному и холодному, способному отправить в монастырь женщину намного сильнее и тверже, чем эта Офелия. Амалия не ушла в монастырь, потому что в наше время — в 1885 году — уже никто так не поступает, но страдала из-за этого человека или, вернее, из-за любви к нему как от затяжной скрытой болезни. А известно, что тайная рана заживает медленно и с трудом. Единственное существо, которому она могла поверять свои чувства, то повергавшие ее в отчаяние, то приводившие в состояние болезненного экстаза, была сестра. Но зато уж это был терпеливый друг, полный искреннего участия и понимания, неутомимый в сочувствиях и утешениях.
Сестры никогда не расставались, с самого детства. Пока отец служил в небольших гарнизонах Венгрии и Галиции, они воспитывались в одном пансионе недалеко от Вены. Потом пять лет отец провел в Вене и Праге, и там прошли их первые девические годы.
И вот теперь это необычайное, чудесное путешествие по дикой горной Романии, а затем по бескрайной гласинацской равнине было удачным случаем для долгой и торжественной исповеди, и младшая сестра что-то шептала старшей напряженно и взволнованно. Вдруг она стала горько всхлипывать, из глаз у нее полились слезы, и среди залитой солнцем равнины, перед синими, поросшими лесом горами вдали они казались еще печальнее и безнадежнее.
Старшая сестра молча указала на широкую неподвижную спину кучера, давая понять, что при слугах не дают волю чувствам, что для слез впереди многие ночи и долгие дни в этой дикой стране. Потом она с нежностью привлекла к себе Амалию и принялась ее успокаивать. Беззвучно выплакавшись на плече у сестры, белокурая девушка подняла голову. На сентябрьском солнце ее лицо казалось преобразившимся. Они улыбнулись друг другу, и улыбки их были очень похожи — одинаково красивы были зубы, губы и светлые глаза, но улыбка одной говорила: «Вот видишь, стало легче и лучше, я ведь говорю, что все будет хорошо!», а другой: «Лучше, дорогая моя, легче, но больно, и будет больно всегда!»
Так ехали две сестры по Гласинацу, упоенные чистым воздухом и простором незнакомой земли. На целый час отстал от них ландаэр с остальными членами семьи.
Близился полдень. Дорога чуть заметно пошла под гору. Здесь, посреди равнины, была небольшая впадина. Впервые сестры ощутили зной, день оказался жарким, совсем как летний. То там, то тут у дороги попадались полуразвалившиеся сараи из серых бревен. Пустые и обветшавшие, они являли собой картину полнейшего запустения. Вокруг не было видно ни людей, ни жилья, ни дерева, ни поля, ни скотины, ни даже птицы в горячем воздухе. Дальше дорога поворачивала, и начинался подъем. Лошади пошли медленнее, стали тяжелее дышать. А когда, наконец, коляска выехала наверх, перед ними вновь открылась равнина, но уже не такая гладкая и однообразная. Дорога опять пошла под уклон, а по обеим ее сторонам потянулись небольшие холмы с низкими кустами в долинках между ними.