Противоположная, правая сторона реки была вся еще залита солнцем; более зеленая, лесистая, чем левый берег, в озарении мягкого предвечернего света, она выглядела нарядно и торжественно и особенно привлекала ребят.
Поначалу кое-кто отверг предложение переплывать реку во второй раз. По правде говоря, они уже изрядно утомились от того, что долго загорали и плавали, проголодались; да и в сон начинало клонить с приближением сумерек. После недолгого препирательства, — без этого не принималось ни одно решение в их летних забавах, — они все же пустились вплавь на ту сторону.
Темно-зеленая вода с надвинувшимися на нее предвечерними тенями встретила их пронизывающим холодом, а быстрое течение реки подхватило и понесло их легкие, обессилевшие и проголодавшиеся тела. Но пловцы упорно сопротивлялись стремнине, подвывая от холода и бросая взгляды на противоположный освещенный берег реки.
Скалистое основание противоположного берега, изборожденное узкими косыми трещинами, круто спускалось к воде. В трещинах с нанесенной землей росли редкие пучки травы, а еще реже чахлые цветы — карликовый цикорий или мелкая полевая гвоздичка с бледно-лиловой, анемичной и едва приметной чашечкой, временами даже испускавшей аромат, настолько бесплотный и тонкий, что скорее это была лишь идея запаха, слабое напоминание об иных просторах с другими, крепкими благоуханиями.
От воды берег резко поднимался вверх, вместо камня одеваясь низкой колючей травой; на смену траве шли низкорослые заросли кустарника, а еще выше, под самой дорогой, высеченной в скалах, рос высокий, густой ракитник, своими верхушками достигавший дороги, а местами даже и заслонявший ее.
Пока пловцы переплывали реку, борясь с сильным течением холодной воды и своей собственной усталостью, солнце еще ниже склонилось к западу, и когда они, судорожно цепляясь за острые камни, один за одним выскочили на берег, он был уже в тени. Солнце убегало от них недостижимой исчезающей фата-морганой.
Последним выскочил на берег русоволосый Марко. Ребра у него ходили ходуном, глаза отыскивали солнечное место на берегу. Но солнце отодвинулось еще дальше и теперь освещало лишь проходившую по круче дорогу.
По дороге, как по натянутому канату, скользила легкая коляска, запряженная парой белых коней. На облучке сидел кучер в красной феске, а в коляске — две или три женщины в белых платьях. Мелькали, вспыхивая и угасая, яркие пятна зонтиков, шляпок, кружев и шарфов. Блеснет на солнце, вздувшись, шарф и вмиг исчезнет, словно унесенный ветром, и вновь взовьется, как бы дразня своим недолгим появлением и бесконечно продолжая игру. На отдельных участках зеленые верхушки ракит полностью скрывали дорогу, и тогда казалось, будто повозка погрузилась в зеленое море выше колес с конями вместе и поплыла, так что над зелеными волнами виднелись теперь лишь конские головы, сидящий сбоку кучер и женщины в переливающихся светлых нарядах, манящие издали взгляд, точно пестрые бабочки.
Дрожа и лязгая зубами от усталости, голода и какого-то внутреннего озноба, Марко не отрывал взгляда от этого видения, покуда коляска, выплыв из зелени, не затерялась среди первых городских домов.
Когда коляска скрылась из вида, он вздрогнул, точно бы пробуждаясь после сна, и только тогда заметил рядом с собой одного из своих друзей; тот дразнил его, копируя лязганье зубами и дрожь: «б-р-р, б-р-р, б-р-р», хотя и сам трясся от холода — губы у него посинели, а глаза замутились от беспрерывного ныряния. Остальные ребята, выбрав гладкий пятачок на каменистом берегу, скакали с ноги на ногу, точно в ритуальном танце черного племени.
Гоняться за солнцем не имело больше смысла. Уже и ракиты были окутаны тенью, наступавшей и ползшей вверх по круче воздушным паводком. Но и обратный путь нисколько их не манил. Тело содрогалось и ныло от усталости, холодная вода отвращала, да и родной берег, где оставалась их одежда и где они жили, не мог привлечь купальщиков чем-то новым и соблазнительным.
Спасаясь от своего насмешливого друга, Марко устроился в стороне от ребят, над водой, где он отыскал гладкую плешь с пядь величиной, на которую и опустился. Упершись локтями в колени, он закрыл лицо ладонями.
О, эти предвечерние часы и беспокойные, мучительные, неблагодарные годы первых юношеских терзаний и сомнений! В голове теснились беспорядочные мысли вперемежку с воспоминаниями детства и предчувствием туманного и загадочного будущего. Расплывчатые и тревожные мысли эти все равно были приятны хотя бы уже тем, что отдаляли миг соприкосновения со студеной водой и возвращения на тот, другой, унылый берег.