Однако годы шли, дети переходили из класса в класс, и Роза подрастала. Она была по-прежнему невысокой и некрупной, но вся равномерно наливалась чистейшими соками изумительной свежести, и кожа ее светилась розоватой нежной белизной. Не видеть этого было невозможно, и очень тяжело притворяться, что не видишь.
Вот что вспоминал сейчас Марко; голый, дрожащий от холода, он сидел на твердом камне, спрятав лицо в ладони, и воспоминания вставали перед ним с такой чудесной явственностью, словно все происходило нынешним промозглым вечером на этом скалистом берегу.
Он учился в четвертом классе, а Роза в третьем. Какое-то странное возбуждение возникло тогда вокруг Розы. О ней все чаще заводили разговоры, и причем не общие, а с глазу на глаз, с кем-нибудь наедине, или в сторонке и понизив голос. Из этих разговоров вытекало, что само ее присутствие теперь воспринималось по-новому, а ее слова и движения придирчиво истолковывались. Из послушного помощника и наблюдателя она мало-помалу превращалась в судью, а ее благосклонность была как бы молчаливой наградой победителю в их состязаниях и борьбе.
Она по-прежнему оставалась неразговорчивой и безмятежно спокойной, но теперь за этим угадывался проклюнувшийся росток убийственной невозмутимости, с какой зрелые красавицы ведут себя в обществе мужчин, домогающихся их любви.
С некоторых пор среди мальчишек распространилось и упрочилось мнение о том, что самым счастливым из них будет тот, кому Роза разрешит себя поцеловать. Они не могли бы объяснить, откуда берется, в чем заключается и как выглядит это счастье. О поцелуе им ничего не было известно, кроме самого слова, часто упоминавшегося в песнях, которые ночью на мосту распевали парни. Поцелуй для них лишь новое понятие, вызывающее смутное предчувствие чего-то неведомого. Предчувствие, не имеющее ни определенного облика, ни ясной цели, ни какой бы то ни было связи с их настоящей жизнью и каждодневными заботами. И тем не менее это слово постоянно присутствовало в разговорах, а предчувствие неотступно томило их.
Кто поцелует Розу? При всей бессмысленности и праздности этого вопроса, ибо никто не мог вложить в него никакого конкретного смысла, он продолжал волновать ребят, пока в один прекрасный день не получил вполне реального ответа, каким бы невероятным он ни представлялся.
Ближайшим другом Марко был его сверстник, некий Ахмо, сын Ибрагима, что держал кофейню на мосту. Это был невысокий, но сильный мальчик, черноволосый, смуглый, с оскалом снежно-белых и от природы редких передних зубов, живой, подвижный, самоотверженный, неизменно добродушно улыбающийся. Ходил он в обтрепанных атласных шальварах, вытертом камзоле и выгоревшей бесформенной феске, перешедших ему от старшего брата. Развитый не по годам, он так и светился весельем и умом. Среди ребят он пользовался большим доверием. С Марко Ахмо делился единственным кусочком сахара, стащенным из жестяной коробки в отцовской кофейне.
Однажды в начале дождливого лета Ахмо с серьезной и важной миной отозвал Марко в сторону. Здесь, вполголоса, официальным тоном, как бы объявляя ему некое коллективно вынесенное постановление, он сообщил Марко, что вопрос о поцелуе решен. Роза высказала свою волю. Она желает поцеловать Марко. От этого известия мальчик почувствовал, как гудящий огненный шквал мощным потоком подхватил его и взмыл с ним ввысь, и в то же самое время испугался и этой гудящей мощи, и вышины, на которой он не мог удержаться и с которой не мог спуститься. Стыд и страх были в нем сильнее гордости и ликования победителя. Марко всегда отличался застенчивостью. Когда они были еще «совсем дети», другие мальчишки часто корявыми буквами писали мелом на заборах: «Елка любит Драгана» или «Пайкан бегает за Саветой», хотя и не знали точно, что это значит, а просто чтобы понасмешничать и поиздеваться над товарищами. Марко трепетал от страха, как бы и его имя не появилось на заборе. И вдруг такое предложение! Подвиг и как бы одновременно награда, испокон веков знакомые вещи и понятия, такие, как берег, игры и песни, вода и туман, песок и листья, день и ночь, в одно мгновение перестали быть расплывчатыми, безымянными и общими, замедлили свое плавное течение, обрели определенную форму и стали называться Розиным и его именем. Прекрасно и страшно. И больше страшно, чем прекрасно.
События развивались с волшебной быстротой, точно по давно отработанному ритуалу, который оставалось лишь исполнить. Ахмо на правах доверенного лица всей компании вел дело весело и четко.