«Как испанцы — к Америке…»
Как испанцы — к Америке,
Подплыву к современности.
Не мудрее Колумба,
Принимать я привык
За Америку — Кубу,
Остров — за материк.
Я поем кукурузы,
Табаку покурю,
Погружу свои грузы,
Племена покорю,
Разберусь постепенно
В том, что это — не Индия.
В том, что здесь нестерпимо,
В том, что внове увидено,
Что плохое, что славное.
Постепенно и планово
Насобачусь я главное
Отличать от неглавного.
«Стояли сосны тесно…»
Стояли сосны тесно,
Блистали сосны росно.
Прямые как отвес, но
Развесистые сосны.
И можно длить и холить речь,
Сравненьем тешить новым,
А можно просто рядом лечь
И подышать сосновым.
«Не особый талант пророчества…»
Не особый талант пророчества —
Это было значительно проще все:
От безмерного одиночества
Отдавал я дни и ночи все
Мемуарам передним числом.
Это стало моим ремеслом.
Не пророчу и не догадываюсь —
Я не столь глубок и широк,
Как тяжелый шар я докатываюсь
До конца,
раньше легких шаров.
«Маловато думал я о боге…»
Маловато думал я о боге,
Видно, он не надобился мне
Ни в миру, ни на войне,
И ни дома, ни в дороге.
Иногда он молнией сверкал,
Иногда он грохотал прибоем,
Я к нему — не призывал.
Нам обоим
Это было не с руки.
Бог мне как-то не давался в руки.
Думалось: пусть старики
И старухи
Молятся ему.
Мне покуда ни к чему.
Он же свысока глядел
На плоды усилий всех отчаянных.
Без меня ему хватало дел —
И очередных и чрезвычайных.
Много дел: прощал, казнил,
Слушал истовый прибой оваций.
Видно, так и разминемся с ним,
Так и не придется стыковаться.
«Народ за спиной художника…»
Народ за спиной художника
И за спиной Ботвинника,
Громящего осторожненько
Талантливого противника.
Народ,
за спиной мастера
Нетерпеливо дышащий,
Но каждое слово
внимательно
Слушающий
и слышащий,
Побудь с моими стихами,
Постой хоть час со мною.
Дай мне твое дыханье
Почувствовать за спиною.
«Все правила — неправильны…»
Все правила — неправильны,
Законы — незаконны,
Пока в стихи не вправлены
И в ямбы — не закованы.
Период станет эрой.
Столетье — веком будет,
Когда его поэмой
Прославят и рассудят.
Пока на лист не ляжет
«Добро!» поэта,
Пока поэт не скажет,
Что он — за это,
До этих пор — не кончен спор.
«Я очень мал, в то время как Гомер…»
Я очень мал, в то время как Гомер
Велик и мощен свыше всяких мер.
Вершок в сравненьи с греческой верстою,
Я в чем-то важном все же больше стою.
Я выше. Я на Сталине стою
И потому богов не воспою.
Я больше, потому что позже жил
И од своим тиранам не сложил.
Что может Зевс, на то плевать быкам,
Подпиленным рогам, исхлестанным бокам[45].
«Человечество делится на две команды…»
Человечество делится на две команды.
На команду «смирно»
И команду «вольно».
Никакие судьи и военкоматы,
Никакие четырехлетние войны
Не перегонят меня, не перебросят
Из команды вольных
В команду смирных.
Уже пробивается третья проседь
И молодость подорвалась на минах,
А я, как прежде, отставил ногу
И вольно, словно в юные годы,
Требую у жизни совсем немного —
Только свободы.
«В свободное от работы время…»
вернуться
45
Последнее двустишие переосмысляет известное латинское изречение «Что позволено Юпитеру, то не позволено быку». Юпитер в древнеримской мифологии соответствует Зевсу в древнегреческой.