Эпигоны импрессионизма постепенно отказываются от сюжета, видя в этом новый этап в развитии живописи. Выставки заполняются ужасающими по своему однообразию бескровными холстами. «Не импрессионисты обеднили живопись, — пишет Луи Арагон в статье „Импрессионизм“, — а те, кто поверхностно усвоили их творческий метод, не улавливая за их полотнами открывающиеся пути развития искусства, и остановились на бесплодном повторении уже достигнутого». Ухватившись за творческий прием, найденный их предшественниками, живописцами самобытными и оригинальными, они выхолостили и умертвили их идею, пошли по пути повторения, приспосабливая импрессионизм к салонным вкусам. Победу торжествовал фальсификатор Фажероль, «поверхностная и элегантная живопись» которого была состряпана с удивительной ловкостью на потребу вкусам пресытившихся тунеядцев.
Иначе развивалось творчество Эмиля Золя. Преодолевая сковывавшие его талант псевдонаучные, условные нормы натуралистической эстетики, через глубокий реалистический анализ социальной действительности своего времени и совершавшихся в ней процессов, он пришел к созданию правдивой хроники общественных нравов эпохи Второй империи — «Ругон-Маккаров».
Обозревая пройденный путь, по-новому осмысляя происходящее, Золя в 1893 году в статье «Живопись» определенно и недвусмысленно оценил то, к чему пришли эпигоны импрессионизма: «Я видел, как были брошены в землю семена, теперь я наблюдаю всходы, осязаю чудовищные плоды…»
В своем романе о судьбе художника в буржуазном мире Золя поднял также и коренную эстетическую проблему отношения искусства к действительности. Полемически роман «Творчество» направлен против критиков, которые, оспаривая за литературой и искусством функции познания действительности, тем самым пытались увести художника от насущных задач, порождали легенду о несовместимости искусства с живой жизнью. Искусство, утверждали они, — откровение, оно не зависит от жизни и по своей природе враждебно ей, оно равнодушно к фактам и является продуктом фантазии, грез, произвола художника, выражая чувства, навеянные субъективным восприятием действительности. Высшим критерием искусства провозглашалась форма.
В эпоху глубокого духовного кризиса буржуазного общества Золя выступил в защиту искусства жизненной правды. На трагическом примере судьбы художника Клода Лантье он показал, что «только творцы жизни торжествуют в искусстве; только их гений — плодотворен…» Подлинное искусство служит жизни и истине. По существу этот вывод писателя утверждает несостоятельность субъективно-идеалистического взгляда на искусство. Книга Золя затрагивала вопросы, актуальные не только для Второй империи, которой посвящена серия его романов, но и для Третьей республики, в годы которой он ее создавал.
Роман «Творчество» сразу же после выхода в свет вызвал оживленные споры, о нем было напечатано несколько статей в газетах и журналах самых различных направлений. Прогрессивная критика увидела в книге Золя правдивый рассказ о судьбе искусства в мире собственников, о жалкой участи художников, о чудовищной эксплуатации их таланта.
Мопассан в очерке «Жизнь пейзажиста», опубликованном 28 сентября 1886 года в газете «Жиль Блас», писал: «Золя в своем изумительном романе „Творчество“ рассказывает о страшной битве, о нескончаемой борьбе между человеком и мыслью, о величественном жестоком поединке художника с его идеей, со смутно провиденной и неуловимой картиной. Я вижу эту борьбу, я переживаю все это так же, как и Клод, я, жалкий, бессильный, но, как и он, терзаемый еле различимыми тонами, неуловимыми их сочетаниями, которых, быть может, не видит и не отмечает никто, кроме меня; и в течение долгах мучительных дней я смотрю на тень, отброшенную тумбой на белую дорогу, и говорю себе, что я не в состоянии ее написать».
Поль Сезанн, получив книгу, писал Золя 4 апреля 1886 года: «Мой дорогой Эмиль, я только что получил роман „Творчество“, который ты мне любезно послал. Я благодарен тебе, создателю „Ругон-Маккаров“, за память. С мыслью о прошлом жму твою руку».
Однако реакционная печать, стремясь извратить основную идею романа и использовать его для идеологической борьбы с демократическим искусством, усмотрела исключительную актуальность «Творчества» в том, что в нем якобы показана бесплодность попыток художника искать источник вдохновения в материализме: «Самоубийство — вот последнее слово философии». Арман де Понмартен, стремясь скомпрометировать книгу, объявил ее произведением крайне безнравственным. «Жена, мать… превращена в бесплатную натурщицу… Мы оставили далеко позади даже сцены „Госпожи Бовари“», — сетовал он в «Газетт де Франс» 16 мая 1886 года.
Много велось споров по поводу прототипов основных персонажей «Творчества». Утверждали, что Сандоз — это портрет самого Золя (в рукописных заметках к «Творчеству» Золя указывал, что «Сандоз введен для того, чтобы осветить мои идеи об искусстве»); в Фажероле видели воплощение одновременно Поля Бурже и Гиеме, в критике Жори — портрет Поля Алексиса, в образе Бонграна находили многое от Мане, но еще больше от Флобера. Что касается Клода Лантье, то в своих рукописных заметках к «Творчеству» Золя пишет: «Клод, покончивший с собой перед своим незавершенным творением, это Мане, Сезанн, но больше Сезанн».
Было бы ошибочным, однако, рассматривать «Творчество» как летопись импрессионизма, а именно так некоторые критики и пытались оценивать эту книгу. Для обрисовки героев романа Золя действительно использовал некоторые черты характеров своих друзей, однако он сумел создать в нем обобщенные и оригинальные образы. Дискуссия о прототипах дала основание Жюлю Леметру утверждать, будто Золя написал историческое произведение в духе Вальтера Скотта. В ответ на это Поль д’Армон совершенно справедливо заметил: «Все, кто окружают Клода Лантье, — это живые люди, мы всех их знаем. Какое значение имеют их имена? Они молоды и бедны, они охвачены страстной любовью к искусству… радужны их мечты, они хозяева земли… Отсюда их презрение к деньгам, ко всему, что не связано с искусством. Слово „буржуа“ для них — ругательство».
На русском языке роман Золя впервые был напечатан под названием «В мире художников» газетой «Биржевые ведомости» в 1886 году. В июне того же года В. В. Стасов опубликовал статью, посвященную «Творчеству», в которой писал, что еще ни в одном произведении о художниках «ни художник, ни художественные дела не выступали с такою правдою и глубиною, как в новом романе Золя». Несмотря на некоторые серьезные недостатки, присущие книге, русский критик назвал «Творчество» «великой художественной картиной» и «великим поучением».
Один из недостатков книги Стасов видит в том, что ее герой Клод Лантье «ничем не хотел интересоваться, кроме своей живописи… Это, в отношении к нынешнему художнику, клевета. Но это еще во сто раз большая неправда и клевета в отношении к нынешнему художнику-реформатору…» Однако самую большую ошибку Золя Стасов усматривает в том, что прообразом Клода он взял Эдуарда Мане, который «для этой роли вовсе не подходил… Тут надобен был не такой художник, который только отрицает школьную рутину и неумолимо нападает на нее, а сам способен только писать верно с натуры, правдиво передавая формы, типы и краски, но нужен был такой, у которого была бы творческая способность, который из правдивых форм, правдиво взятых от натуры, способен был бы создать целые картины, целые сцены, с правдивым, глубоким, важным и нужным для всех содержанием. Для такой роли надо было взять себе оригиналом человека сильнее и полнее натурой…» И Стасов называет реалиста Гюстава Курбе.
«Но зато, — заключает Стасов, — сколько в этом же самом романе правды, истины! Как верно изображен художественный мир нынешней Франции! Как верно представлены разнообразные характеры и личности современных художников…»
Высокую оценку «Творчества» разделял и художник И. Н. Крамской, который по этому поводу писал Стасову: «Приговор ваш роману Золя не расходится ни с моим собственным, ни с большинством мнений, которые я слышал».
С. Емельяников