Саккар остановился за оградой и бросил на дверь, ведущую в кабинет маклеров, острый взгляд полководца, изучающего все подступы к крепости перед штурмом. Вдруг из кабачка вышел высокий человек, перешел улицу и, подойдя к Саккару, очень низко поклонился ему:
— Господин Саккар, нет ли у вас для меня местечка? Я окончательно ушел из «Креди мобилье» и хотел бы где-нибудь устроиться.
Жантру был прежде преподавателем в Бордо и уехал оттуда после какой-то подозрительной истории. Вынужденный уйти из университета, он опустился; однако, несмотря на рано появившуюся лысину, имел представительный вид, носил черную бороду веером и к тому же был образован, умен и любезен. Попав на биржу лет двадцати восьми в качестве комиссионера, он десять лет терся в этой грязи, едва зарабатывая на удовлетворение своих порочных наклонностей. И теперь, совсем облысев, он приуныл, как проститутка, морщины которой угрожают отнять у нее кусок хлеба, но все-таки ждал случая, который доставил бы ему успех и богатство.
Саккар, видя его почтительность, с горечью вспомнил о поклоне Сабатани у Шампо: решительно, теперь ему приходится иметь дело только с людьми сомнительной репутации и с неудачниками. Но Жантру он все же ценил за живой ум и к тому же отлично знал, что самые храбрые войска набираются из людей отчаявшихся, готовых на все, потому что им нечего терять. Он проявил добродушие.
— Устроить вас? — повторил он. — Что ж, может быть, и удастся. Приходите ко мне.
— Теперь на улицу Сен-Лазар, не так ли?
— Да, на улицу Сен-Лазар. Как-нибудь утром.
Они разговорились. Жантру яростно ругал биржу и с озлоблением неудачливого мошенника повторял, что нужно быть негодяем, чтобы добиться там успеха. С этим покончено, теперь он хочет попробовать свои силы в чем-нибудь другом; ему кажется, что его университетское образование, его знание света могли бы помочь ему получить хорошее место по административной части. Саккар одобрительно кивал головой. Выйдя за ограду и пройдя по тротуару до улицы Броньяр, они оба обратили внимание на стоявшую здесь темную карету с безукоризненной упряжкой. Голова лошади была обращена к улице Монмартр. Спина кучера, сидевшего на высоких козлах, словно окаменела, но они заметили, что в окне кареты дважды показалась и исчезла женская головка. Вдруг она опять высунулась, и женщина, забывшись, устремила долгий нетерпеливый взгляд в сторону биржи.
— Баронесса Сандорф, — прошептал Саккар.
Это была оригинальная темноволосая головка, — черные горящие глаза, окруженные синевой, страстное лицо с кроваво-красными губами; только слишком длинный нос слегка портил ее. Она казалась немного перезревшей для своих двадцати пяти лет, но была очень красива — вакханка, одетая у лучших портных Империи.
— Да, баронесса, — повторил Жантру. — Я познакомился с ней, когда она была еще девушкой, у ее отца, графа де Ладрикур. Вот это был игрок! И грубиян возмутительный! Каждое утро я ходил к нему за ордерами, и однажды он чуть не избил меня. Уж о нем-то я не пожалел, когда он умер от удара, разорившись после целого ряда плачевных ликвидаций. Девчонке пришлось тогда выйти замуж за барона Сандорфа, советника при австрийском посольстве, на тридцать пять лет старше ее, — она положительно свела его с ума своими пламенными взглядами.
— Знаю, — заметил Саккар.
Головка снова скрылась в глубине кареты. Но почти тотчас же баронесса появилась опять и с еще большим возбуждением, повернув шею, устремила взгляд вдаль, на площадь.
— Она играет, правда?
— О да, напропалую. Каждый раз, когда ожидаются какие-нибудь события, она здесь, в своем экипаже, следит за курсами акций, лихорадочно помечает их в записной книжке, дает ордера. A-а, вот что! Она ждала Массиаса: вот он идет к ней.
В самом деле, Массиас бежал во всю прыть своих коротких ножек с таблицей курсов в руке; облокотясь на дверцу и просунув голову в карету, он стал оживленно совещаться с баронессой. Саккар и Жантру немного отошли, чтобы их не могли уличить в подглядывании, и, когда комиссионер бегом пустился назад, окликнули его. Оглянувшись и видя, что угол дома скрывает его от баронессы, он сразу остановился, запыхавшись; его прыщавое лицо побагровело, но большие голубые глаза смотрели весело и были прозрачны, как у ребенка.