— О, это ужасно! — пробормотала г-жа Шез; она побледнела от страха перед смертью, всегда охватывавшего ее при мысли о внезапном конце.
— Что ж, — глубокомысленно произнес г-н Виньерон, — всякому свой черед, все мы смертны.
Какая-то странная ирония промелькнула в болезненной улыбке Гюстава, — он будто услыхал иные слова, неосознанное пожелание, надежду, что старая тетка умрет раньше него и он получит в наследство обещанные пятьсот тысяч франков; да и сам он недолго будет обременять семью.
— Спусти его на пол, — сказала г-жа Виньерон мужу. — Ты утомляешь его, держа за ноги.
Мать и г-жа Шез засуетились, оберегая мальчика от толчков. Голубчик, о нем все время надо заботиться! Родные каждую минуту боялись его потерять. Отец считал, что лучше всего сейчас же посадить Гюстава в вагон. И когда женщины повели его в купе, г-н Виньерон с волнением добавил, обращаясь к Пьеру:
— Ах, господин аббат, если господь бог отнимет его у нас, нам уже незачем будет жить… Я уж не говорю о наследстве, которое перейдет к другим племянникам. Ведь это было бы противоестественно — он не может умереть раньше тетки, особенно если учесть состояние ее здоровья… Что делать? На все божья воля, а мы уповаем на святую деву; уж конечно, она устроит все к общему благу.
Наконец г-жа де Жонкьер, успокоенная доктором Ферраном, оставила Гривотту на его попечении. Однако, уходя, она сказала Пьеру:
— Я умираю с голода, побегу на минуту в буфет… Только прошу вас, если моя больная снова раскашляется, придите за мной.
С большим трудом перейдя платформу, она снова попала в толчею. Более состоятельные паломники с бою заняли в буфете все столики; особенно торопились священники, их было очень много; кругом стоял стук ножей, вилок и посуды. Трое или четверо официантов разрывались на части, не успевая подавать; им мешала толпа, которая теснилась возле стойки, покупая фрукты, хлебцы, холодное мясо. В глубине залы за столиком завтракала Раймонда в обществе г-жи Дезаньо и г-жи Вольмар.
— Ах, мама, наконец-то! Я хотела опять идти за тобой. Надо же тебе поесть!
Девушка весело смеялась, радуясь дорожным приключениям и этому скверному завтраку на скорую руку.
— Я тебе оставила порцию форели с подливкой и котлетку… А мы уже едим артишоки.
Завтрак прошел чудесно. Приятно было смотреть на эту беззаботную компанию.
Особенно очаровательна была молоденькая г-жа Дезаньо, нежная блондинка с копной золотистых волос и молочно-белым круглым личиком с ямочками, смеющимся и добродушным. Она была замужем за богатым человеком и три года подряд, оставив мужа в Трувиле, сопровождала в середине августа всенародное паломничество в качестве дамы-патронессы: она страстно увлекалась этим, ее охватывала трепетная жалость, потребность в течение пяти дней всецело отдавать себя больным; она делала это от всей души и возвращалась разбитая от усталости, но довольная. Ее огорчало только одно: у нее не было ребенка, и она иногда с комической горячностью сожалела, что не знала раньше о своем призвании сестры милосердия.
— Ах, милочка, — с живостью сказала она Раймонде, — не жалейте, что ваша мать так поглощена заботами о больных. По крайней мере, у нее есть занятие.
И, обращаясь к г-же де Жонкьер, она продолжала:
Если б вы знали, как медленно тянется время в нашем прекрасном купе первого класса! Нельзя даже заняться рукоделием, это запрещено… Я просила, чтобы меня поместили с больными, но все места оказались заняты, и этой ночью мне только и остается, что спать в своем углу.
Рассмеявшись, она добавила:
— Ведь мы заснем, госпожа Вольмар, правда? Кажется, разговор утомляет вас!
Госпожа Вольмар была брюнетка с продолговатым, изможденным и тонким лицом, лет тридцати с лишним; по временам ее огромные прекрасные, горящие, как угли, глаза словно заволакивались пеленой и как будто угасали. С первого взгляда г-жа Вольмар не казалась красивой, но в ней было что-то волнующее и покоряющее, что-то вызывавшее в мужчинах страстное желание. Впрочем, она старалась не привлекать к себе внимания; женщина скромная, она держалась в тени, всегда одевалась в черное и не носила драгоценностей, хотя была женой ювелира.
— О, — пробормотала она, — лишь бы меня не трогали, больше мне ничего не надо.
В самом деле, г-жа Вольмар уже дважды ездила в Лурд в качестве помощницы, но ее ни разу не видели в больнице Богоматери Всех Скорбящих — она так уставала с дороги, что, по ее словам, не в состоянии была выйти из комнаты.