Левая нога совсем не беспокоила юношу. Оставшись по совету Ивана Ивановича под местным врачебным наблюдением, он работал в приисковом районе, изредка наведываясь в больницу, выглядел бодрым и жизнерадостным.
«Наверно, все-таки левая нога разболелась, — думал Хижняк, поднимаясь на крылечко и вспоминая предположения Ивана Ивановича о дальнейшей судьбе парня. — При эндартериите это обычная история, а Гусев треплется „опять“».
Сердце Хижняка так и сжалось, когда он увидел больного. Зонов, как и до операции на Каменушке, сидел в изголовье постели, засунув смятую подушку за спину и обняв руками подтянутое к подбородку колено согнутой ноги. Он повел глазами на вошедшего и, не узнав, может быть даже не разглядев его, отвернулся. Какая жестокая сила скорчила человека, загнав в угол кровати? Лишь по мучительным судорогам, пробегавшим по его белому как мел лицу, да по искусанным губам можно было догадаться, что это — не помешательство, не душевное угнетение, а одолевший физический недуг.
— Ты что, Леша? — тихонько окликнул Хижняк, подсаживаясь к постели и ставя на стол походную аптечку.
— Болит. Сил нет терпеть, — отрывисто сказал юноша.
«Которая же? — соображал Хижняк. — Вторая, левая», — заметил он почти с облегчением, поражаясь своему только сейчас осознанному желанию, чтобы У бедного парня заболела другая нога, а не та, из-за которой был спор с Гусевым.
— Четвертые сутки не сплю. То все мерзла, а теперь печет, — шелестел в комнате прерывистый шепот. — То при движении болела, теперь при покое пуще болит. Точь-в-точь как с первой было. Измотался. Устал!
— Почему же в больницу не покажешься?
— А зачем? Чтобы этот коновал Гусев меня без ноги оставил? Он в прошлый раз подговаривался. Я лучше еще потерплю. Ребята каждый день звонят на Октябрьский. И утром и вечером звонят. Ивана Ивановича все нету! Ох, зря я его тогда не послушался!
— Ты меня-то признаешь?
Леша опять искоса посмотрел на Хижняка из-под спутанных волос. Лихорадочный взгляд его смягчился, глаза подернулись влагой, по-мальчишески пухлые губы распустились, выдавая желание заплакать или улыбнуться. Не получилось ни того, ни другого: плакать он стеснялся, а улыбнуться ему было просто не под силу.
— Денис Антонович! — сказал он, и в голосе его прозвенела нотка надежды. — Как Иван Иванович, приехал?
Хижняк молча помотал головой и, увидев потускневшее лицо Леши, взялся за ящичек аптечки.
— Сейчас я тебе укольчик хороший сделаю, — сказал он, разбирая свои богатства и доставая шприц и пузырек со спиртом — протереть кожу перед уколом. — Полегче станет, тогда ногу посмотрим. А как та, которую мы лечили?
— Она теперь — вся моя выручка. Недаром я из-за нее до операции семь месяцев боль терпел. Если отрежут эту, то все-таки неполным калекой останусь.
Опять ночь прошла без сна. Уже перед рассветом Хижняк присел к столу написать срочное письмо Ивану Ивановичу. Фельдсвязь уходила на Каменушку в восемь часов. Надо, пока женщина задремала, написать подробно о состоянии Леши, о «подкопах» Гусева, о больных, приехавших издалека, которым никто, кроме Ивана Ивановича, не мог здесь помочь. Одним словом, нужно поторопить Аржанова с возвращением на прииски. Хорошо, если бы письмо успело попасть в руки Валерьяна Валентиновича, но тот уже уехал вчера, а почтари из эвенков не особенно спешат с доставкой почты.
Добросовестное круглосуточное дежурство в больнице, во время которого Хижняк не имел привычки дремать в уголках, по возможности отдаленных от охающих и стонущих людей; затем часов семь езды по морозу, Леша и ночной пост возле женщины с воспалением легких — после всего этого не мешало бы и вздремнуть доброму человеку!
Неудержимая зевота раздирает рот фельдшера, синие глаза его потускнели и слипаются. Положить бы голову на стол, прямо на эту белую, как подушка, бумагу, и заснуть.
Но вспоминается Леша, который не спал уже в течение четырех суток, — сейчас-то он, наверно, спит, успокоенный лекарствами и подбодренный надеждой, — и Хижняк зевает, моргает, отчаянно встряхивая чубом, гонит прочь дрему и снова мужественно берется за перо.
«Дорогой Иван Иванович! — вывел он размашистым крупным почерком. — Возвращайтесь как ни можно скорее».
Это был крик истосковавшейся преданной души.
Дальше Хижняк писал сдержаннее, подробно обо всем: о больных, которым сделаны серьезные операции осенью, о тех, кто приехали вновь на Каменушку.
«Леша Зонов ждет вас с часу на час. Теперь ему срочно требуется операция с другой стороны; на левой ноге, как вы и предполагали, гангрена начала действовать: пальцы отекли, стопа — тоже, возле ногтей уже появилась синева. Мучается парень страшно, прямо сердце переворачивается глядеть на него, но терпит и решил терпеть до последней крайности. Очень он сожалеет, что не послушал вас в свое время. Гусев хотел пустить слушок, что у него заболела та нога, которую вы лечили, но я этот разговор пресек в самом начале.