— Можно трогать и мозги, — сказал после того на большом сборище доктор Иван. — Спроста, конечно, ничего не бывает. У всякой болезни своя причина. Надо эту причину найти и тогда лечить. Сто лет назад хирурги не умели делать операцию без боли. А теперь мы сразу снимаем боль. Недавно боялись думать об операции на головном мозге, на сердце, а теперь научились и уже спасли от смерти тысячи людей.
Пришло письмо от Хижняка. Наконец-то добралось оно до своего адресата! Иван Иванович держал в руках конверт, основательно помятый таежными почтарями, и медлил вскрывать. Глубокое волнение охватило его. Долгонько же собирался написать ему Хижняк, хороший фельдшер, готовящийся стать врачом, ярый игрок в городки и добрый картежный жулик. Почему он так долго молчал? Что побудило его написать теперь, когда, по их совместным расчетам, они уже должны были ехать обратно?
Доктор посмотрел на адрес и на почтовый штамп. Письмо написано давно, наверно, каюр, который вез почту, сумел навестить по пути все знакомые стойбища… Иван Иванович медленно вскрыл его, но прочитал залпом. Больничные новости. Гусев, Леша, женщина с крупозкой, Ольга (эх, Ольга!), сообщение о Бурденко…
«Что такое с Бурденко? — Иван Иванович перечитал конец письма. — Да, получил Сталинскую премию. Это замечательно! Бурденко Николаю Ниловичу, профессору-академику, за научные работы по хирургии центральной и периферической нервной системы… Постановление Совнаркома в газете от четырнадцатого марта… Почему же мы не знаем?»
— Никита! — крикнул Иван Иванович своему ассистенту и секретарю. — Мы разве не получали «Правду» за четырнадцатое марта?
— Да, я ведь говорил вам… Она очень задержалась в пути, а потом нарта с этой почтой провалилась в полынью. Снег падал, и такая метель крутила на реке, что каюры не заметили, где гиблое место. Это было восьмого мая.
— Как восьмого мая? — Иван Иванович снова перечитал сообщение Хижняка о Леше. — Вторая нога… Вот несчастный парень! Нужна операция с левой стороны. Немедленно! Уже появилась синева… А письмо написано? Черт возьми, как оно давно написано! Которое же число у нас сегодня, Никита?
— Одиннадцатое мая, — угрюмо сказал Никита.
Легкомысленное, беспечное отношение доктора к самому себе огорчало юношу. Всех больных не перелечишь! Они едут и едут, не считаясь с тем, что дорога вот-вот кончится. Как будет Никита выбираться с хирургом на прииски, об этом никто не думает. Марфа помалкивает: она рада бы залучить Ивана Ивановича на постоянную работу, а он занят с утра до вечера и не представляет, что такое весенняя распутица в тайге. Когда Никита пытается внушить ему, что поездка в это время не только трудна, но и опасна, доктор говорит, не дослушав:
— Завтра будем делать операцию по поводу…
Поводов предостаточно, и все они кажутся серьезными. Ведь речь идет о живых людях, которым нужна, совершенно необходима медицинская помощь. Как можно отказать?! И отказов не бывает.
— Уже одиннадцатое мая, — повторил Никита, — а якутская примета говорит: «Мороз — белый бык, и два у него рога — один ломается на первого Афанасия — это пятого марта, другой рог — на второго Афанасия, двадцать четвертого апреля, а на третьего Афанасия, четырнадцатого мая, и все тело опадает». Вот-вот начнется распутица, Иван Иванович! Конечно, если вы останетесь в тайге до летней дороги, тогда можно будет ехать верхом на оленях…
— Почему верхом? — Иван Иванович перестал вчитываться в строки письма, и лицо его выразило неукротимую решимость. — Мы выедем завтра на нартах.
От неожиданности Никита так быстро повернулся, что чуть не опрокинул со стола блестящий бак — бигс, куда он складывал щипцами стерильные салфетки и полотенца.
— Завтра?!
— Да. Лети в райсовет и скажи Марфе Васильевне, что завтра мы должны выехать на Каменушку. Меня вызывают к тяжелобольному.
— Сейчас я иду. Только надо подсчитать, успеем ли мы теперь…
— Почему же не успеем? — уже нетерпеливо промолвил Иван Иванович. — Реки здесь вскрываются не раньше двадцать четвертого мая, а то и шестого — седьмого июня. Значит, в нашем распоряжении около двадцати дней.
— Мы теперь поедем медленнее, чем зимой: ведь подставы не успеют выслать, — ответил Никита, тщательно закрывая крышку бигса.
— Проедем, сколько сможем, а там доплывем на плотике.
Лицо Никиты повеселело. Он тоже не терпел проволочек, но действовать очертя голову не любил.
— Да, надо отправляться как можно скорее, — сказал Иван Иванович, щурясь от ослепительного солнечного блеска.