— Мы не могли иначе! — сказал Тавров, смело взглянув в глаза брошенного ради него человека.
— Вот именно! Пользуясь моим расположением, вы обманывали меня. У вас не было мужества пойти открыто, а потом вы воспользовались моим отсутствием.
— Это неправда, вы заблуждаетесь. Мы не обманывали вас! Вы сами должны были видеть, что с нею творилось, — сказал Тавров с горячностью, голос его осип от волнения, но Иван Иванович не ослышался.
— Теперь-то я все вижу, что творилось! — ожесточенно возразил он. — Вы открыли мне глаза на существо, которое я любил столько лет за прекрасные качества, созданные моим собственным воображением. Да-да-да! — запальчиво вскрикнул Иван Иванович, заметив порывистое движение Таврова. — Можете не беспокоиться: у меня нет никакого желания видеть ее. Но подумать только: прожить вместе восемь лет!
Доктор резко отвернулся и, не обращая внимания на потоки дождя, скрылся за неровно опиленным углом барака.
Мокрый до нитки, но словно с горящим углем в груди, он ступил на крыльцо своего дома, а когда перешагнул через порог, ему хотелось уже уйти отсюда; не ходить по этим половицам, не видеть этой обстановки.
— Правда, так лучше? Гораздо уютнее? — весело зазвенел возле него смеющийся голос, и светлые глаза в густых ресницах засияли перед ним.
Иван Иванович сделал судорожное, отстраняющее движение, беспокойно осмотрелся. Нет, он был один в квартире! И вещи прочно стояли теперь на занятых местах. Никто не передвигал их из угла в угол в чаянии создать какой-то новый эффект, заметный только самой хлопотливой выдумщице…
Но с дивана послышался громкий всхрап, затем немножко сконфуженный голос Ивана Нефедовича:
— Сидел, сидел да вздремнул нечаянно. Кажется, даже всхрапнул. Погода очень располагающая: в дождь спится.
— Я вас не заметил…
— Не мудрено: слона-то и не примечают…
— Вы тоже, — невнятно пробормотал Иван Иванович, стягивая пиджак. — Уж если вас такая гроза располагает, значит, правду говорят: хоть из пушки пали…
— Насчет сна не жалуюсь, не обижен, — добродушно сказал глазной врач. — Но вот храп всю жизнь мучает. Где бы незаметно вздремнул, а он, подлый, выдаст. В молодости я огорчался, далее к одному знаменитому профессору обратился. Так что, вы думаете?.. Продолжайте, говорит, и дальше на доброе здоровье. Я, говорит, сам храплю, и Алена Петровна моя храпит.
Иван Иванович ходил по квартире, переодевался, включил мимоходом электрический чайник, не слушая побасенок товарища, но ему сделалось легче в присутствии другого, симпатичного ему человека. При всей наклонности к размышлениям он, будучи общителен по натуре, не переносил одиночества, особенно в минуты горя или радости.
Потом они пили чай и разговаривали. Иван Нефедович не выразил коллеге никакого сочувствия, даже не намекнул на его семейную драму, а рассказывал о своей работе в нервной клинике, о сыновьях — моряках Северного флота.
— Один — врач-терапевт, второй — помощник капитана. В дедушку пошли; он у нас был старый морской волк и романтик и мальчишкам чуть не с пеленок прожужжал уши о море. Мы с женой не возражали, хотя потом очутились в положении курицы, которая вывела утят. Море, оно сурово к людям относится, зато и люди там стопроцентные человеки. Приедут ребята в отпуск — не налюбуешься на них: загорелые, энергичные, жизнерадостные, а насчет культуры — так нам, наземным жителям, иной раз даже неловко делалось. Ты еще только наметишь себе что-нибудь почитать да посмотреть, а он уже прочел, и поспорить успел, и мнение свое составил. Я, между прочим, большой любитель литературы и ничего нового не пропускаю. Вот жена скоро приедет сюда, привезет все последние новинки. Она по специальности этнограф, кандидат наук, а сейчас собирается писать работу о народах Севера. Я здесь, можно сказать, разведка боем…
В этом месте разговора оба собеседника ощутили неловкость, и Иван Нефедович поспешил заговорить на другую тему. После его ухода доктор долго сидел у стола в глубокой задумчивости.
— Да, теперь так и будешь все время ушибаться, задевая за больное место.
Он встал, покружил по комнатам и неожиданно обнаружил на диване газеты, забытые Широковым. Сверху лежала тоненькая книжечка. Иван Иванович машинально взял ее, но задержался взглядом на цветной обложке:
«Строганова!..» С трудом он сообразил, что это девичья фамилия Ольги. Да-да-да, — дочь профессора Строганова…