Курсы фельдшеров на Каменушке открылись полтора года назад по инициативе Ивана Ивановича и бывшего секретаря райкома Озерова. Незадолго до этого они объехали самые отдаленные уголки района. Помимо лечебной помощи, в тайге требовалась культурно-бытовая, оздоровительная работа. Иван Иванович осматривал больных, Озеров разговаривал с председателями артелей и наслежных Советов, с местными комсомольцами и коммунистами. Предложение подготовить фельдшеров из якутов и эвенков они встретили восторженно. Известие об открытии курсов разнеслось по тайге задолго до получения ответа из области, и каждый таежный район захотел иметь фельдшеров своей национальности. Желающие учиться нахлынули на прииск Каменский отовсюду.
Приезжая, они оставляли где попало оленей и нарты и, загорелые, бронзоволицые, пахнущие морозом и дымом костров, вваливались в меховых одеждах в бараки, отыскивая доктора Ивана.
Иван Иванович просил их повременить, отсылал к Озерову, в сельсовет, в дом для приезжих, но они, покрутившись по прииску, упрямо возвращались к нему. Якуты угощали его квашеным замороженным молоком, ячменными лепешками, сырой оленьей печенкой; эвенки вынимали из кожаных вьюков сушеную рыбу, и ту же оленину, и оленью печенку. Иван Иванович поневоле уступил им часть своей квартиры и проводил с ними целые вечера, расспрашивал, присматривался, заранее отбирая самых толковых. Требовалось человек тридцать, а наехало более пятидесяти. Некоторые привезли подарки. Они думали, что дело не обойдется без подарков. Получившие отказ обиделись. Озеров, очень носившийся с идеей открытия курсов, устроил непринятых на горные работы, и в конце концов все остались довольны. На курсах начались занятия. В числе слушателей оказалась и Варвара Громова.
— Какой хороший человек был! — не раз говорил Иван Иванович, вспоминая Озерова. — К каждому умел подойти. Тоже не обходилось без грозы и молнии, да разве так, как у Скоробогатова! Этот только на грозу и надеется.
На занятиях Иван Иванович привычно отыскивал простые, доходчивые слова и в пояснение чертил мелком на доске. Эвенки и якуты слушали его, как дети слушают сказку. Недавно страшное, загадочное становилось понятным, даже доступным для воздействия, и радость познания расширяла непроницаемо черные глаза курсантов, румянила их широкоскулые, молодые лица. Глядя на слушателей, Иван Иванович разгорался и увлекался сам и уже не следил за своей речью, но, и не следя за ней, говорил доходчиво, потому что говорил от всего сердца.
— Я отдыхаю здесь, — сказал он в перерыв Варваре, когда она подошла к нему и спросила, не устал ли он. — Смотрю на вас и думаю: «Вот люди, которые помогут своему племени полностью приобщиться к культуре, к большой жизни русского народа». Я уверен, что вы будете хорошими работниками. Правда, Варя?
— Правда. Мы из-за вас стараемся, — сказала она с наивной серьезностью.
— Почему же из-за меня? — удивился Иван Иванович. — Стараться надо из любви к делу.
— Мы и хотим хоть немножечко походить на вас — хорошего доктора. Две старые женщины-якутки, которым вы сделали глазную операцию… которые стали снова видеть после трахомы… Они сложили песню. — Варвара протянула руку и, подняв к потолку продолговатые в разрезе глаза, будто изображала слепую, заговорила певуче: