Вскрыта мозговая оболочка, опухоли на поверхности нет.
«Так и есть: внутримозговая! — думает Иван Иванович. — Только бы не злокачественная!»
Точным движением шпателей он рассекает кору мозга и идет в глубину. Руки его работают с легкостью и гибкостью, поразительной для такого крупного мужчины. Они действуют как будто независимо от его неподвижного тела. Кажется, это два разумных самостоятельных существа. Есть еще поворот головы; губы произносят приказания, а взгляд все время прикован к ране.
С какой непостижимой точностью надеваются крохотные серебряные клипсы на устья перерезанных кровеносных сосудов. Миллиметр за миллиметром продвигается нож хирурга, — при всей быстроте движений операция продолжается уже третий час. И вдруг от неосторожности ассистента Гусева, нажавшего электроотсосом, что-то происходит в ране. Струя крови брызжет оттуда узким фонтанчиком и, окропив лица окружающих, заливает операционное поле.
Гусев сразу опускает руки.
— Я предупреждал, что в наших условиях нельзя производить подобные операции! — яростно шипит он.
— Отойдите, прошу вас! — властно говорит ему Иван Иванович, с помощью Варвары и молодого хирурга Сергутова останавливая кровотечение.
После нескольких томительных секунд врачам удается обнаружить, поймать и зажать кровоточащий сосуд.
Они осушают поле электроотсосом и тампонадой. Операция продолжается. Все глубже погружается шпатель: он ищет, исследует, превратясь в чуткой руке в нечто осязающее, и нащупывает, находит…
— Вот она! — Иван Иванович, увидев наконец в глубине багровую массу опухоли, впервые распрямляется с некоторым облегчением. — Но, кажется, злокачественная! — огорченно чуть слышно шепчет он, всматриваясь. — Скорее всего злокачественная!
Ловким движением хирург берет несколько кусочков опухоли — и к Варваре:
— Срочно на исследование! Смотрите, какие крупные сосуды подходят к опухоли, — продолжает он, обращаясь к своему молодому ассистенту Сергутову. — Тут все проросло ими. Поэтому такая кровоточивость. Вот опять!..
Из глубины раны, освещенной погружной лампой, снова появилась кровь, заливая операционное поле.
— Электроотсос! Отсос! Свет дайте! Да что вы, в самом деле?!
— Тока нет, — отвечает практикант, якут Никита Бурцев, учащийся на фельдшерских курсах. — Свет-то погас!
— Как погас? — Иван Иванович взглядывает на стоящий за его спиной рефлектор, встряхивает головой, но лобная лампа тоже не действует… — Черт возьми! Пошлите за монтером. Я не могу продолжать!
— Тампон с перекисью! — говорит он Варваре, начиная действовать по возможности.
— Короткое замыкание, — сообщают в один голос запыхавшийся Широков и вбежавшая следом санитарка. — Через пять минут наладят.
Нарастающее нетерпение хирурга прорывается в сдержанном возгласе:
— Пять минут! Целая вечность!
«Я могу потерять больного!» — добавляет он уже про себя, помня о бодрствующем состоянии человека, лежащего перед ним на столе, — операция идет под местным обезболиванием.
Проходит несколько минут мучительного ожидания.
— Мозг становится напряженным. Похоже на отек, — испуганно шепчет Сергутов Ивану Ивановичу.
— Вижу. Почему же нет тока?!
В это время вспыхнул свет. С урчанием заработал электроотсос. Но у больной начался эпилептический припадок. Он продолжался две минуты…
— Меркузал! Сто граммов глюкозы внутривенно! — отрывисто говорил сурово собранный Иван Иванович Никите Бурцеву, который, теперь вместе с Широковым, следил за общим состоянием больной. — Надо срочно остановить кровотечение.
Операционное поле удалось осушить, однако ход к опухоли так сузился от напряжения мозга, что заглянуть в глубину раны было уже невозможно.
— Давление?
— Двести. Сознания нет.
— Зашивать! Костный лоскут придется удалить. Может быть, еще спасем жизнь…
Руки Ивана Ивановича работают с необыкновенной быстротой, но едва он успевает наложить несколько швов на кожу, как начинается второй припадок. Давление после него падает до пятидесяти, пульс почти не прощупывается. Наступает расстройство дыхания.