Это странное уважение чуть не вытрясло из Пита внутренности.
Но больше всего поразили его сами потерпевшие крушение.
Он ожидал увидеть в этом лагере отчаяние, истощение, безнадежность, потерю воли к борьбе, звериную враждебность человека к человеку. Он имел основания так думать. Во время прежней службы на Аляске ему пришлось участвовать в полете за партией золотоискателей, отрезанных в горном ущелье небывалыми заносами. Вид этих людей навсегда остался у него в памяти. Они пассивно ждали смерти, в мрачном отчаянии махнув рукой на все. Они даже не разжигали костра, хотя вокруг их пристанища было достаточно хвороста, и питались промерзшими консервами.
Команда «Беринга» казалась не погибающими на льдине, а только что сошедшими с корабля, уверенными в своей безопасности людьми.
С их лиц, сохранивших здоровую окраску, почти не сходили улыбки. Они выглядели сильными, ловкими и бодрыми. Кроме седобородого профессора и еще одного пожилого, остальные были чисто выбриты, как будто побывали полчаса назад в парикмахерской.
Организованность и налаженность их быта казалась почти сказочной.
Пит обнаружил в палатке военную чистоту и порядок. Она была отлично утеплена войлоками, широкие нары покрыты брезентом и мехами. В проходе между ними стояла железная печка с ловко приспособленной нефтяной форсункой. В углу настоящий умывальник — большое ведро с дырочкой в боку, заткнутой деревянной затычкой. На решетке шлюпочного настила лежали умывальные принадлежности и зубные щетки, как в дортуаре «Military Academia».
Вокруг палатки были сложены хозяйственные запасы, выгруженные с погибшего корабля, и, обозревая их, Пит поражался, как можно было в спешке последних минут так позаботиться о расчете всего необходимого для длительной жизни на льдине.
К поврежденному самолету, оставленному на посадочной площадке, был немедленно поставлен вооруженный часовой. Выгрузка доставленной теплой одежды, обуви и съестных припасов происходила в полном порядке, и Пит еще раз вспомнил, с какой скотской яростью набросились золотоискатели на табак и шоколад, вырывая их друг у друга с проклятиями и ругательствами.
Здесь все выгруженное перенесли к палатке, и никто не поинтересовался заглянуть в ящики и коробки. Только когда командор Мошалоу стал раздавать пачки папирос, у команды жадно заискрились глаза. Но все спокойно подходили, получали свою пачку и, только отойдя, дрожащими руками закуривали, шумно затягиваясь и пьянея от дыма.
Катастрофа с самолетом, катастрофа гибельная и непоправимая, казалось, никого не интересовала и не тревожила.
Еще одно обстоятельство удивило Пита. Он не мог понять отношений между этими людьми. Невозможно было угадать, кто здесь начальник и кто подчиненные. С профессором разговаривали так же, как с любым из команды. Все держались как равные, и все одинаково ухаживали и заботились о единственном больном, отморозившем ноги и неподвижно лежавшем на нарах.
Но и этот исхудавший и изможденный человек, лишенный врачебной помощи, не был похож на отчаявшегося погибающего. Он все время разговаривал и, видимо, смешил остальных. Каждая его реплика вызывала взрывы хохота.
Но в окончательное остолбенение поверг Пита лист оберточной бумаги, висевший на полотнище палатки, исписанный расплывающимися карандашными каракулями и карикатурными рисунками.
Командор Мошалоу объяснил, что это газета, описывающая жизнь лагеря и дающая сводки принятых рацией новостей с материка.
Это было чудовищно! Газета у людей, которых каждую минуту стережет смерть!
Необычайность всего уклада этой непонятной жизни и волнения дня так измотали Пита, что, напившись чаю, он свалился на нары и проспал мертвым сном, пока его не поднял звон колокола.
Русские приседали, подымались, выбрасывали руки и ноги, целиком увлеченные необыкновенной гимнастикой на льду, в непосредственном соседстве со смертью.
Пит пожал плечами и вернулся в палатку.
Он не мог разобраться в своих ощущениях. Он не мог бы сказать, что русские не понравились ему. Наоборот, их налаженность, организованность и отсутствие уныния были приятны. Но вместе с тем все это походило на бесшабашность.
Самолет поврежден серьезно. Без лыжи машина — инвалид, ни к черту не годный. Чтобы установить лыжу на место, нужна новая стойка. На аэродроме это получасовое дело, здесь же стойку взять неоткуда. Неужели они рассчитывают, что за ними пришлют другие самолеты? Но если русское правительство рискнуло расходами на две машины, больше оно расточительствовать не будет. Значит, нужно думать, как выбираться из ледовой могилы иными средствами. А вместо этого русские занимаются гимнастикой.