— А в-четвертых, вы милейшее существо, — сказал Вика, отталкивая гичку от пристани, — и это, к сожалению, все, что я о вас знаю. Вас зовут Лелечкой, а все остальное темно, как история мидян. Я даже не знаю вашей фамилии.
— Ну, фамилия — пустяки. Фамилия у меня самая простая — Петрова.
— А имя и отчество?
— Не требуется. Зовите Лелей. А как вас зовут?
— Меня Викентием. Зовите Викой.
Девушка промолчала и навалилась на весла. Гребла она хорошо, неторопливо, сильными взмахами. Гичка ходко шла по тихому морю.
Вода золотела от заката. Под бортом гички она была сияюще зеленой. Сквозь ее стеклянный пласт виднелся наглаженный волнами полосатый песок, усеянный ракушками. По песку хлопотливо носились маленькие крабы, проплыла стайка султанки. Вика улегся на корме и опустил руку в теплую влагу.
Неожиданно девушка засмеялась.
— Я сегодня опростоволосилась. Вашего отца дедушкой назвала, а он, оказывается, совсем не старый. Вы счастливый, у вас есть отец.
— А у вас нет? — спросил Вика.
Девушка пустила весла по борту и задумчиво сказала:
— Нет… Его убили в двадцать первом году бандиты. Он был агроном, поехал в деревню, в командировку. Они выскочили из леса и застрелили его. Думали, что он везет деньги, а у него ничего не было. Я живу теперь с мамой.
— Служите?
— Нет… — Девушка наклонилась вперед и доверчиво смотрела на Вику. — Я учусь в техникуме. Я химичка. У нас очень интересно. Один из наших профессоров работает над синтетическим каучуком, и моя группа работает с ним вместе. Мы уже многого добились. Профессор говорит, что у меня есть все данные стать хорошим химиком, и обещал мне аспирантуру.
Вика улыбнулся. Девушка была просто трогательной.
— О, оказывается, я плыву на одном корабле с будущим академиком.
Он думал смутить свою собеседницу шуткой, но она просто и совсем серьезно ответила:
— Я люблю научную работу. По-моему, нет ничего лучше. Большое и благодарное дело. И творческое.
Ребяческая наивность сбежала с ее лица, глаза стали глубоки и строги. В свою очередь она спросила Вику:
— А вы тоже учитесь?
— Да.
— А где?
— В институте коммунального строительства. Кончу — стану архитектором и построю вам завод синтетического каучука… А пока работаю на практике на «Металлострое» в бригаде арматурщиков.
Девушка снова взялась за весла. Быстро темнело. На берегу вспыхнули огни.
Издалека из городского парка зазвенела музыка. Девушка лениво шевелила веслами и молчала. Молчал и Вика, думая о своем.
Девушка нравилась ему. Она была непохожа на тех девушек, которых он ежедневно встречал в институте и на стройке.
В ней не было грубоватости, резкости, размашистых мальчишеских манер, показного ухарства, чрезмерной фамильярности. Но вместе с тем она не была и кисейной барышней, мещаночкой.
Легкий налет ребячьей наивности был в ней от юности, от незамутненной ясности, от чистоты. С ней Вика чувствовал себя легко и просто, как будто они говорили сегодня не в первый раз, а знали друг друга уже давно.
Гичка бесшумно коснулась бревен пристани. Вика выскочил и принял поданные весла. В темноте рука девушки задела Вику по щеке. Рука была теплая и нежная, и Вика даже пожалел, что прикосновение было таким мимолетным.
— Вы сдайте весла, — сказала девушка, — а я моментально оденусь.
У инвентарного сарая стояла очередь возвратившихся катающихся, сдававших имущество, и, когда Вика пробился к сторожу, девушка появилась уже в прежнем своем платьице.
Они вместе вышли со стадиона.
— Вам на какой трамвай, Леля? — спросил Вика, впервые назвав девушку по имени.
— Мне, собственно, ни на какой. Я хочу идти пешком. Крепче буду спать. А вы поезжайте.
— Я тоже с удовольствием пройдусь, — ответил Вика и с недоумением отметил, что сказал совсем не то, что хотел: он чувствовал сильную усталость и вовсе не хотел идти пешком.
— Но я живу не слишком близко, а вы ведь очень устали после игры.
Если бы было светло, она увидела бы, как покраснел Вика. Она угадала его мысли. Но почти с обидой он ответил:
— Что вы? Я тренированный спортсмен. И потом такая чудесная ночь.
— А по-моему, вы врете, — улыбнулась Лелечка. — Как можно не устать после такого напряжения! Но если вам хочется идти со мной, я буду рада.
Она доверчиво позволила Вике взять себя под руку, и они пошли аллеей. Через темную зелень акаций пробивались лучи фонарей, бросая на гравий аллеи розовые пятна. После молчания девушка сказала:
— Вы, наверно, очень любите своего отца.
— Почему вы думаете? — удивился Вика.
— Я заметила, как во время игры вы часто смотрели туда, где сидел ваш отец, и у вас даже лицо светлело в эти секунды.
— Да. У нас прекрасные отношения с отцом. Для меня и брата он больше друг, чем отец. У нас всегда есть общий язык. И мы очень уважаем отца. Он старый большевик, много пережил, был на каторге. У нас с ним нет никаких разногласий.
— Это хорошо. Я знаю несколько семей, где отцы большевики, а дети просто шалопаи. Это, должно быть, очень тяжело. По-моему, на детях партийцев огромная ответственность перед старшим поколением. Они должны жить и работать так, чтобы сделать больше, чем сделали отцы. Чтобы отцы, уходя, знали, что отдавали жизнь недаром. А то у меня есть знакомая семья — отец тоже старый партиец, сейчас очень ответственный работник и сгорает на работе, а сын ушел из комсомола и фокстротирует на танцульках. И между родными людьми вырастает пропасть.
— Конечно, — сказал Вика, — но я думаю, что таких меньшинство… А вы комсомолка?
— Нет, — спокойно ответила девушка, и, хотя Вике хотелось спросить — почему, он удержался, чувствуя, что допрашивать об этом сейчас, может быть, неудобно. И, отвечая на слова девушки, заговорил:
— Дело даже не в том, что у хороших революционеров бывают негодные дети. Дело в том, что разрыв между отцами и детьми никогда еще не принимал таких острых форм, как в наши дни. Потому что, за редкими исключениями, между старшими и младшими встала социальная катастрофа, которая одних бросила на старый берег, других на новый. Новое поколение живет на совершенно иных устоях, чем старое. Моста нет, и между ними лежит непроходимый провал.
Девушка неожиданно прижалась к плечу Вики и залилась смехом.
— Простите, пожалуйста, — едва выговорила она, захлебываясь, — вы не говорили ничего смешного, и я внимательно вас слушала, но ваша последняя фраза… ха-ха-ха… фу, как это глупо… ваша фраза напомнила мне случай на собрании в техникуме… Докладчик, наш студент, говорил, что между эпохой капитализма и эпохой социализма лежит переходный период… И вот… ха-ха… в прениях встает — один такой у нас есть — «ортодоксальный» парнишка и говорит: «Докладчик оппортунистически ставит вопрос, он смазывает значительность переходного периода… Как он сказал о переходном периоде: „лежит“. Разве можно, товарищи, применять такой статический термин к бурному времени нашего строительства?»
Вика тоже расхохотался.
— Классный номер. Много у вас в техникуме таких «правоверных»?
— Хватает. Я вам много могу рассказать курьезов.
Они вышли из аллеи в ярко освещенную улицу. На углу, у будки с минеральными водами, мальчуган продавал розы. Вике захотелось доставить удовольствие этой милой девушке, с которой он чувствовал себя так хорошо, и он взял у мальчугана всю охапку роз.
— Это вам за сегодняшние добрые пожелания и за сочувствие.
Не жеманясь, с коротким «спасибо», она взяла букет и окунула во влажную свежесть цветов лицо, потом протянула букет Вике.
— Как пахнут!
Вика вдохнул всей грудью дразнящий пряный запах роз и еще какой-то неощутимо тонкий аромат девического дыхания. Кровь ударила ему в виски, и он поспешно вернул букет.
— Ну, вот мы и пришли, — сказала девушка, останавливаясь у ворот. — Если захотите, приходите к нам. Я с удовольствием увижу вас у себя, и мама будет рада.
Она протянула маленькую узкую руку, и тут Вика совершил преступление. Он нагнулся и поцеловал холодную от весенней свежести кисть. И когда сообразил, что сделал, — стремительно повернулся и, не оглядываясь, ушел.