— У, какая прелесть! — воскликнула Серафина, желая порадовать родителей. — Как бы ее у меня не похитили.
Она принялась осыпать девочку поцелуями, прекрасно разыгрывая волнение женщины, лишенной утех материнства.
— Ну как не позавидовать подобному сокровищу! Каждый согласился бы, будь он уверен, что господь бог пошлет именно такую красотку! Вот возьму и украду ее, больше вы ее никогда не увидите!
Восхищенные Моранжи смеялись от всей души, зато Матье, хорошо знавший Серафину, слушал ее с изумлением. Сколько раз за время их короткой пылкой связи она говорила о своем непреодолимом отвращении к этой гадости — детям, угроза появления которых отравляет радости любви. Она подстерегает женщин, как извечная кара, портит и калечит наслаждение, заставляет оплачивать короткий миг блаженства длительными страданиями, бесчисленными докуками, которые крадут месяцы и даже годы любовных утех. Не говоря уже о том, что дети уродуют, старят женщину и в конце концов, увядшая, бесцветная, она вызывает у мужчин лишь отвращение. Природа, по мнению Серафины, совершила непоправимую глупость, заставляя расплачиваться за любовь материнством. После того как Серафина перенесла, к счастью для нее, прерванную выкидышем беременность, она и сейчас тряслась при мысли о возможном ее повторении и стала неистовой любовницей, готовой на все, вплоть до преступления, лишь бы избежать появления ребенка, который представлялся ей худшим из всех зол, и лишь страх перед ним служил сдерживающим началом в ее погоне за все новыми и новыми наслаждениями.
Почувствовав на себе изумленный взгляд Матье, что ее очень позабавило, Серафина обратилась к нему с вопросом, в котором прозвучала циничная насмешка:
— Не правда ли, друг мой, я только что призналась вам, что всячески стараюсь найти утешение, — ведь, овдовев, я осуждена никогда не иметь детей.
И снова Матье почувствовал, что его охватывает испепеляющий пламень, он понял, что этими словами она сулит ему утехи, мерзкие именно тем, что они бесплодны по самой своей сути. О, иметь возможность отдаваться необузданно, в любой час, во имя ничем не замутненного наслаждения! Лицо Серафины мучительно исказилось, как у преступника, заживо горящего на костре, ибо вся она была подобна сгустку свирепого, мучительного вожделения, которое не желает творить жизнь и поэтому обрекает человека на ужаснейшие муки.
Лесть столь прекрасной дамы вскружила голову Рэн, этой кокетливой маленькой женщине, и она, восторженно взглянув на гостью, вся трепеща от удовлетворенного тщеславия, бросилась в ее объятия.
— О мадам, я вас обожаю!..
Моранжи проводили баронессу Лович, которая увела с собой Рэн, до самой лестницы. Преисполненные восторга перед ее роскошью, предметом их вечной зависти, они изощрялись в благодарностях за то, что баронесса снисходит до их дочери. Когда входная дверь захлопнулась, Валери крикнула, бросаясь к балкону.
— Мы увидим отсюда, как они будут отъезжать!
Моранж, позабыв о служебных обязанностях, поспешил вслед за женой на балкон, облокотился рядом с ней на перила и, подозвав Матье, заставил его тоже посмотреть вниз. Там стояла открытая коляска в щегольской упряжке, с кучером, величественно застывшим на козлах. Лицезрение этого великолепия довершило восторг четы Моранж. Когда Серафина усадила рядом с собой девочку, родители громко рассмеялись.
— До чего же Рэн хорошенькая! Как же она радуется!
Рэн, почувствовав, по-видимому, родительские взгляды, подняла головку, приветственно улыбнулась и помахала рукой. Пока лошадь огибала угол улицы, Серафина тоже махнула им на прощанье. Тут последовал новый взрыв восторга.
— Вы только взгляните на нее, только взгляните! — твердила Валери. — До чего же она невинна! В двенадцать лет она чиста, как новорожденный в колыбельке! Я ведь ее никому другому не доверила бы… Как она сидит — можно подумать, маленькая принцесса, с детства разъезжающая только в коляске!
Моранж вернулся к своим мечтам о богатстве.
— Я твердо надеюсь, что, когда мы выдадим Рэн Замуж, коляска у нее будет… Разреши мне поступить в «Креди насьональ», и все твои мечты осуществятся. — И он добавил, обернувшись к Матье: — Судите сами, ну разве не было бы преступлением посадить себе на шею еще одного ребенка? Нас и без того трое, а заработать деньги чертовски трудно… Всего-то и требуется быть начеку, когда обнимаешь жену. Но ведь это не уменьшает нашей любви, не правда ли, Валери?