Вы счастливы, что имеете возможность быть в Париже, в гуще борьбы. А я вот здесь изнемогаю оттого, что нахожусь в обстановке покоя и безопасности. Но мои друзья, узнав о моем желании вернуться, пишут мне из Парижа перепуганные письма. Они говорят мне, что здесь надо считаться не только с моей личной безопасностью, но и с успехом нашего дела, которое я, вернувшись сейчас, наверняка погублю.
Так что я вынужден провести еще несколько недель в моем монастырском затворничестве, не видя ни живой души и по целым дням не раскрывая рта. Но, по крайней мере, у меня здесь есть счастливая возможность работать в ничем не тревожимом одиночестве, и я ее использую в полной мере; это — единственное, что спасает меня, помогает мне смиряться со своим положением и не чувствовать себя совсем уж несчастным.
Я страдаю лишь от разлуки со всем, что люблю. Всем сердцем и всеми помыслами я там, с вами. Здесь у меня есть один-единственный друг — это роман, над которым я сейчас работаю, он товарищ что надо. Я его дописал почти до половины, и это стоило мне немалых сил, ибо роман мой — изрядная глыбища, целый мир; такую глыбу разом не своротишь. До скорого свидания, друг мой, — надеюсь, что так оно и будет, — и деритесь хорошенько, скорее побеждайте, чтобы я мог пораньше вернуться. Вы сумели вызволить из тюрьмы Пикара, сумеете вызволить и меня.
Все это, разумеется, между нами, дружище. Об этом письме — никому ни слова, так как я хочу оставаться мертвым для Франции, пока в ней не победит справедливость.
Нежно поцелуйте за меня Вашу жену и детей; обнимаю Вас по-братски…
1899
© Перевод Д. Лившиц
ЖОЗЕФУ РЕЙНАКУ
Понедельник, 23 января 1899 г.
Дорогой собрат и друг, даю Вам любые полномочия, какие только можно себе вообразить, и притом очень тороплюсь, так как хочу, чтобы эти несколько строк ушли как можно скорее.
Соучастие полковника Анри[153] — в тот день, когда оно будет доказано — прольет яркий свет на все дело. Ваши доводы, Ваши аргументы не выходят у меня из головы. Вы почти убедили меня, настолько Ваша гипотеза удовлетворяет требованиям моего рассудка. Это должно быть именно так, ибо это объясняет все. Вы не можете себе представить, как горячо я желаю, чтобы вещественные доказательства были найдены, — ведь в этот день, только в этот день, наша бедная Франция наконец-то избавится от ужасного кошмара.
Я еще не получил Вашей книги. Как счастливы будем мы, если Вы когда-нибудь приедете сюда повидаться с нами!
Весь Ваш.
ПОЛЮ АЛЕКСИСУ
Четверг, 2 февраля 1899 г.
Дорогой старый друг, не сердитесь, что я так долго собирался Вас поблагодарить за Вашу прекрасную, теплую речь. Я много работаю, немного устал, а уединение заставляет меня желать еще большего уединения, а также покоя и забвения всего окружающего. Вот почему я стараюсь писать как можно меньше.
И все-таки Вы говорили обо мне от всего сердца, которое я хорошо знаю: ведь, как сказал Флобер, Вы — «надежный старик», вернейший из верных друзей. Ваш банкет в Леваллуа очень меня растрогал. Прошу Вас от моего имени поблагодарить всех тех, кто выказал ко мне расположение. В общем, это настоящий успех, и я обязан им Вам. От этого он еще более мне приятен.
Время ужасное, гнусностей в Париже становится все больше. Я продолжаю верить в Истину и в Справедливость, но думаю, что мы идем к самым мрачным осложнениям. Пусть они пеняют на себя — революция приближается.
Я здоров, работаю и жду.
Обнимаю всех Ваших и нежно обнимаю Вас, мой добрый старый друг.
ОКТАВУ МИРБО
Воскресенье, 12 февраля 1899 г.
Благодарю, дорогой друг, за сведения, которые Вы мне прислали. Я медлил с ответом, ожидая Фаскеля, чтобы узнать, что мне сообщит он. Он был у меня вчера днем и повторил лишь то, о чем Вы уже рассказали мне в своем письме. Как видно, Лабори по-прежнему полон уверенности в конечном результате, какова бы ни была юрисдикция. Он считает, что только какой-нибудь чрезвычайный акт насилия может помешать торжеству истины. Должен признаться, что меня преследуют самые мрачные предчувствия. То, что творят эти бандиты, нельзя делать без твердого намерения довести подлость до конца. Чтобы умертвить правосудие, они пойдут на все, даже на убийство. Мой разум еще хочет надеяться, но внутренний голос кричит, что это наивно и что надежно и устойчиво все, кроме справедливости и логики, которые могли бы вернуть нашей стране здоровье и силу. И вот я жду катастрофы — не знаю сам, какой именно, — катастрофы, которая поглотит нас всех.
153
В августе 1898 года офицер отдела контрразведки генерального штаба полковник Анри признался, что одна из главных улик по делу Дрейфуса сфабрикована им через два года после начала процесса. Препровожденный в военную тюрьму Мон-Валерьен, полковник Анри 31 августа перерезал себе горло. Узнав об этом, Эстерхази бежал в Англию; начальник генерального штаба генерал Буадефр, а затем и военный министр генерал Кавеньяк подали в отставку.