Вот, как мне кажется, та единственная позиция по этому вопросу, которую можно занять. Насколько важна сама программа обучения, насколько от нее зависит судьба нашего народа, настолько же междушкольные конкурсы и награды представляются мне просто развлечением, легкой музыкой в промежутках между серьезными занятиями. Они ничего не могут доказать, по ним нельзя даже судить о достоинстве учеников — ни абсолютном, ни сравнительно с другими. Пресловутая теория соревнования также весьма спорна; во всяком случае, она чаще всего порождает людей тщеславных, несносных своим педантизмом. Если бы нация наша была достаточно мужественна, мы бы немедленно уничтожили в наших учебных заведениях всю эту шумиху, мы бы ограничились выдачей свидетельств об окончании курса. Но я признаю, что для наших романских натур это было бы чересчур сухо. Так сохраним же музыку, покамест у нашего барабана еще не пробили шкуру.
Словом, сами нравы наши должны покончить с тем, что они же и создали. Вы видите, что все время идет какая-то подспудная работа, что дело так или иначе движется, раз «первые ученики» ужасаются и умоляют сохранить междушкольные конкурсы и награды. Люди эти исчезнут тогда, когда этого потребует прогресс. Нам остается смотреть, как жизнь делает свое дело.
Но если распределение наград не слишком вредно для наших детей и, может быть, следовало бы из сочувствия к ним сохранить его пресловутую поэтичность, то процедура эта становится на редкость нелепой и несправедливой, когда происходит, например, в стенах Французской Академии.
Я не буду говорить о наградах, присужденных за добрые дела. Это довольно несуразная выдумка, и одними только благими намерениями можно оправдать ее странность. Что может быть грустнее, чем выдача жалких сумм, под торжественный туш, в уплату за чье-нибудь самоотречение, о котором никто не знал, или за чью-то жизнь, посвященную делу милосердия. Подобная награда не может даже стать мерой поощрения, ибо если бы старая служанка явила образец преданности своим старым господам, для того чтобы получить пятьсот франков, — то прежде всего она заключила бы этим самым весьма невыгодную для себя сделку, а главное, все нравственное значение ее самоотверженной жизни было бы сведено на нет. Если солдат отличился, ему ведь не дают сотню су, — о его поступке объявляют в приказе. Так вот добродетель все равно что доблесть: деньги ее марают. Объявите о ней, если вы хотите ее расхвалить; но лучше всего было бы оставить ее в покое, дабы она была добродетелью как таковой, не призывая человека ею гордиться.
Скажу еще, что когда я вижу, как Академия распределяет литературные премии — а как неразумно она это делает, я сейчас скажу, — я начинаю серьезно сомневаться и в том, справедливо ли она распределяет и награды за добродетель. Кто знает, лучше ли Академия разбирается в вопросах нравственности, чем в вопросах литературы? Трудно сказать. А что, если все эти любвеобильные служанки окажутся такими же сомнительными величинами, как и талантливые писатели? А что, если, некогда увенчав г-жу Луизу Коле как десятую музу,[7] Академия так же мило посмеялась над нами и впоследствии, награждая мелкими подачками разных мнимых праведниц, коим надоело перебиваться с хлеба на воду? Словом, не очень-то я всему этому верю. Если Академия взвешивает человеческие добродетели на тех же весах, что и стихи, на совести у нее немало преступлений.
Поговорим и о самих литературных премиях. При этом, однако, мы окончательно не покинем сферу добродетели, ибо Академия кичится тем, что присуждает свои премии только произведениям полезным с точки зрения нравственности. Звучит это, правда, несколько расплывчато, но я сейчас попытаюсь раскрыть смысл того, что заключено в этих словах. Пока отмечу только, что писательский талант, с точки зрения Академии, не так уже много значит. Главное, чтобы писатель был человеком благомыслящим и чтобы он придерживался среднего уровня утешительных произведений. Этого достаточно, чтобы объяснить тот странный выбор кандидатур, который каждый год происходит у нас на глазах.
Я хочу представить себе некую идеальную Академию, которая возглавит литературу и сочтет своим долгом взять на себя руководство духовной жизнью. Роль ее будет проста: она сама будет судить обо всех произведениях, изданных в течение года, она выберет из них самые примечательные, самые оригинальные и со всей ясностью скажет, что будущее принадлежит им. Поступая так, она будет действовать справедливо, она всегда будет идти в первых рядах, ей никогда не придется бояться, что ее захлестнет все растущий поток литературы, которая неустанно продолжает развиваться.
7
Луиза Коле несколько раз была удостоена высшей награды на конкурсах Французской Академии: в 1839 году — за поэму «Версальский музей», в 1843 году — за «Памятник Мольеру», в 1854 году — за поэму «Афинский акрополь».