— Да ты не волнуйся, товарищ Чунда, — сказал Сникер. — Наших людей мы все-таки лучше знаем, чем ты. Мы их изо дня в день видим, знаем, чем они дышат. А если тебе кажется, что достаточно приехать, как артист на гастроли, побродить несколько часов по городу и порту, и после этого можно считать, что все видел и узнал, то ты глубоко ошибаешься.
— Ошибаюсь? Я ничего не вижу и не понимаю? Выходит, по-твоему, что в Центральном Комитете специально подыскали дурака, чтобы прислать вам на помощь?
— Дурака, конечно, там не искали, но иногда можно ошибиться в человеке, — отрезал Ояр. — И напрасно ты прикрываешься мандатом Центрального Комитета. Ты только Чунда, а нигде не сказано, что Эрнест Чунда непогрешим.
— Хорошо, я доложу об этом самому товарищу Калнберзиню.
— Не повышай тона, — вмешался в разговор Бука. — Я сам сегодня вечером буду говорить с товарищем Калиберзинем. За лиепайскую организацию отвечаем мы. А если ты приехал сюда не помогать, а портить воздух, то езжай скорей обратно в Ригу. Сникер, обеспечь ему место в спальном вагоне.
— С превеликим удовольствием, товарищ Бука.
— Я уеду, когда исполню свою миссию, — процедил сквозь зубы Чунда. — А вы будьте любезны показать мне сегодня вечером все избирательные участки. Через час буду ждать в гостинице.
Не попрощавшись, он вышел из кабинета Буки.
— Вот жеребец, — проворчал ему вслед Бука. — Тебе, Сникер, придется повозиться с ним до конца. Свези его на заводы «Тосмаре» и «Красный металлург», ну и к портовикам. Только много говорить ему не давай. Это не человек, а балаболка.
— Я его давно раскусил.
— Почему же его так долго терпят? — удивлялся Бука.
— У него есть кое-какие положительные черты. Где надо что-нибудь продвинуть поскорей — Чунда самый подходящий человек. По-моему, в военное время такой человек может творить чудеса. Правда, ему часто достается за то, что он чешет, как топором, — только щепки летят.
— Ну, раз ты его так хорошо знаешь, тебе и придется с ним заниматься. Только гляди, чтобы щепок этих было поменьше. Лиепайцы — слишком ценный материал.
— Ты прав, товарищ Бука, — ответил задумчиво Ояр. — Великолепные люди, твердые, стойкие. В дни испытаний их никакая сила не согнет. Это не беда, что сегодня еще многие из них не знают, что такое диалектический материализм. Диалектику происходящего они все равно понимают лучше, чем вот такие Чунды. А какой прекрасный актив выработается из них годика через два, когда мы хорошенько с ними позанимаемся.
Ояр успел полюбить и город и людей. Его уже хорошо знали и тосмарцы, и старые портовые грузчики, и рыбаки. Формально он не принадлежал к числу руководящих работников, — был парторгом на одном из предприятий средней величины, о котором редко писали в газетах. Но влияние Ояра Сникера распространялось за пределы предприятия. Он был ненасытен в работе и принимал участие во всех больших кампаниях, был членом городского комитета партии, а перед выборами в Верховный Совет СССР его выдвинули, по предложению Буки, в члены окружной избирательной комиссии. Из упрямства ли, вызванного душевной болью, из желания ли забыться в трудной работе, или же оттого, что его захватила и пленила бодрая жизнь города, но он чувствовал себя здесь хорошо и все его существо требовало работы, напряжения, сосредоточенной деятельности.
Приезд Чунды внес разлад в согласный ход жизни Ояра. Меньше всего его волновали мелочные придирки Чунды к каждому пустяку, его вызывающее и пренебрежительное отношение: таков уж был Эрнест Чунда, кто же его не знал? Но с появлением его в Лиепае опять повеяло мучительными воспоминаниями о далеком, взлелеянном и несбывшемся. Перед ним вновь встал образ Руты, и, наблюдая за Чундой, он снова испытывал невыразимую жалость к девушке, которую любил. Что она нашла хорошего в этом крикуне? Как могли сжиться два таких противоположных характера? А может быть, Рута подпала под влияние Чунды, сама стала походить на него, и мало-помалу незаметно отмирает нежность ее души? Или она нашла то, к чему стремилась, а он, Ояр, в своем глупом самомнении напрасно одаряет ее непрошенным сочувствием?
Так ли, иначе ли, а ему все равно было больно, тяжело. Присутствие Чунды раздражало, бередило старые раны.
Два дня Ояр водил Чунду по избирательным участкам, стараясь не замечать ядовитых насмешек по поводу непорядков, глотая его, отеческие поучения. Он чуть не краснел за трафаретные, избитые вопросы, которые Чунда задавал рабочим, за его казенные и часто демагогические ответы. Ояр привык иначе говорить с людьми, и его всегда понимали. Он знал, что никогда не нужно бояться правды, обходить трудные вопросы. Рабочие любили правду, как бы сурова и неприятна она иногда ни была. Они оскорблялись, если их принимали за простачков и поучали, как малых ребят: «Вы этого не знаете, вы этого не понимаете, а вот мы знаем, почему это так, а не этак». Только невежда, человек, не знающий лиепайцев, мог говорить так с закаленными в испытаниях, потомственными рабочими.