Полость грудной клетки заполнена кровью, ее отчерпывают, процеживают сквозь марлю, в кружку со специальным раствором, и сразу налаживают переливание в вену раненого. Показалось пульсирующее сердце.
— Так и есть: сердце ни при чем, смотрите на легкое, Лариса Петровна! Скопление в плевральной полости и воздуха и крови. Вот в чем тут дело! Где же осколок? Есть ли время искать его?
Взгляд карих глаз хирурга становится напряженным, темные брови сдвигаются к переносью.
— Лучше бы просто зашить… — предлагает Лариса, глядя на рваную рану в спавшемся, точно увядшем, легком.
А Иван Иванович уже успел обнаружить источник кровотечения — разорвана ветка легочной артерии — и накладывает зажимы на концы сосудов.
— Рана близко у корня легкого, где проходят крупнейшие бронхи, вены и артерии. Тут каждая минута дорога, но попытаться надо. — Иван Иванович смотрит на кружку с кровью: идет или нет?
Лариса тоже взглядывает туда. Рядом с плечистым высоким Аржановым она кажется хрупкой.
— Чуть-чуть, но идет. Насколько возможно в таком состоянии.
Хирург вздохнул и начал осторожно прощупывать пальцем легкое.
— Открытых пневмотораксов в эту войну очень много. Особенно там, где снайперы специально охотятся. Бьют в третью пуговицу мундира, — говорил он негромко, отрывисто. — А для нас с вами эта третья пуговица — хлопотливое дело: бьют прямо в корень легкого… Осколок вот здесь. Сейчас я удалю размозженную ткань и, прежде чем зашивать рану, попробую вынуть его.
Хирург озабоченно наклонился к изголовью раненого. Тот лежал, полуоткрыв рот, мелко и часто дыша, как рыба, выброшенная из воды. На посиневшем лице выступил пот.
— Сейчас дополнительно обезболим корень легкого. Опрыскаем его новокаином, — обратился Иван Иванович к Хижняку, давая понять, что требуется, и тихо Ларисе. — Это уменьшит опасность вмешательства.
Сделав то, что нужно, он добавил:
— Проникать в легкое лучше тупым инструментом или пальцем, разрезы его опасны — можно повредить сосуды…
Лариса слушала и принимала из рук хирурга все, что было необходимо ему, и все то, что мешало в широко открытой ране, обложенной по краям полотенцами и марлевыми салфетками. Ей приходилось оперировать при открытом пневмотораксе, но еще ни разу она не удаляла пулю или осколок так близко к корню легкого. Слушая нового врача, имевшего большой опыт и не скупившегося на советы, она представила себя за такой операцией, молчаливую, сурово сосредоточенную, вспомнила своих молодых, зачастую неопытных помощников, и ей стало стыдно.
«Все устают, всем трудно, но и на войне надо делиться опытом. Да, именно на войне, как нигде, надо делиться опытом», — подумала Лариса с чувством благодарности к новому товарищу по работе.
Снова она взглянула на его руки. Большие, удивительно ловкие, мужские руки действовали на равных правах. Иногда были паузы, достаточные для того, чтобы перевести дыхание, но не из-за нерешительности или промедления по нерасторопности: за ними следовал ход, раскрывающий стратегическую мысль хирурга. Впервые Лариса оценила по-настоящему значение слов: операционное поле. Не просто блестящая техника знатока анатомии демонстрировалась на нем, а доброе, мыслящее начало боролось со злом, нанесенным человеку. В одну из этих пауз Лариса подняла глаза на самого хирурга. Сильная грудь под белым халатом, широкая даже тогда, когда плечи собраны и ссутулены согласно движению сближенных локтей, лицо, прикрытое снизу марлевой салфеткой… Удивительное лицо! Карие сосредоточенные глаза, темные брови с густыми вихорками у переносья — все выражение умной энергии. Вот он свел брови, и на большом лбу вдруг резко возникли характерные морщины.
«Вон ты какой! — мелькнуло у Ларисы, и душа ее как будто улыбнулась — такое хорошее, теплое чувство появилось в ней. — И кого-то напоминаешь… — Мгновенным напряжением воли женщина-врач восстановила в памяти случайно увиденного ею на Дону командующего группой генерала Чуйкова. Да, хирург чем-то похож на того генерала. — Перенес бы раненый операцию без этой блокады нервов? — спросила она себя. У нее был уже порядочный опыт, чтобы ответить на свой вопрос. — Нет, раненый остался бы на столе. Он умер бы под ножом. А теперь встанет на ноги, дорогой товарищ!»
Иван Иванович тем временем снова нащупал осколок, постепенно, по пальцу, ввел в легкое пинцет, захватил им кусочек металла и, осторожно вращая, извлек его из глубины.
Опять слышно, как бьют зенитки, гудят нудно вражеские моторы. Близко просвистела бомба, но взрыва почему-то не последовало. Все происходящее там, над крышей землянки, слабо доходит до занятого хирурга, но, мельком взглянув на свою помощницу, он невольно отмечает ее спокойствие. Маска на лице сдвинулась к глазам, и широко раскинутые опущенные ресницы ярко выделялись на белой марле.