12
Все можно простить за редкий талант,
а выдался бас — на диво.
Что в морду бьет — прощает театр:
бьет, а зато правдиво.
Но случай один увлекательный был:
согласно буйному норову
боярин на сцене певцу отрубил
по-настоящему — голову.
Хоть это и подлинный был реализм, —
ну, витязи там, ну, рыцари! —
но тут за боярина крепко взялись
товарищи из милиции.
13
Худмуз о наследстве хотел закричать,
но, чуя, что доводы зыбки,
махнул отмежевываться в печать
и признавать ошибки.
Призвали профессора, дверь на засов,
и речи пошли другие: —
Вернуть боярина в восемь часов
в состояние летаргии!.. —
Не знаю, помог ли тут гравидан?..
Лет тысяча пронесется,
но будьте уверены — никогда
боярин уже не проснется.
14
Я очень доволен. И «паркер» в ножны.
Я добрый ко всякой твари,
а вот бояре — нам не нужны
даже в одном экземпляре!
НЕПОДВИЖНЫЕ ГРАЖДАНЕ
Кто не видал
чугунных граждан
города.
Степенный вид,
неяркие чины:
Пожарский,
Минин,
Пушкин,
Гоголь,
Федоров
в большую жизнь Москвы
вовлечены.
Триумфы,
может,
памятникам снятся,
но в общем
смирный,
неплохой народ;
попросим —
слезут,
скажем —
потеснятся,
не споря,
у каких стоять ворот.
В других столицах
памятники злее,
куда нахальнее,
куда грозней!
Мосты обсели,
заняли аллеи,
пегасов дразнят,
скачут,
давят змей.
Наш памятник —
народ дисциплинированный,
он понимает,
что кипит страна,
что вся Москва
насквозь перепланирована,
что их,
чугунных,
дело — сторона.
Вы
с Мининым — Пожарским,
верно, виделись?
На постаменте
твердый знак и ять.
Что ж, отошли себе
и не обиделись, —
чем плохо
у Блаженного стоять?
Бывает так,
что и живой мужчина
на мостовой
чугунный примет вид.
«Эй, отойди!» —
ему гудит машина,
а он себе,
как памятник, стоит.
А монумент
не лезет в гущу улицы.
Островский
влез на креслице свое,
сидит,
в сторонке сторожем сутулится,
хотя репертуарчик
«не тоё».
Другая жизнь
у памятника бодрого,
в деснице свиток,
богатырский рост;
покинул пост
первопечатник Федоров
и занял
более высокий пост.
Он даже
свежим выглядеть старается,
метро под боком,
площадь — красота,
а в мае —
песни,
пляски,
демонстрации…
Нет, не ошибся,
что взошел сюда!
Ведь все-таки профессия
из родственных —
свинцом дышал
и нюхал плавки гарь,
и скажем прямо:
старый производственник,
а не какой-нибудь
кровавый царь.
Что до царей —
прописана им ижица.
Цари мне нравятся,
когда они резвей,
когда они,
цари,
вниз головою движутся,
куда им полагается —
в музей.