ОДЕССА
Я взглянул
и задрожал:
— Одесса!
Опустел
и обвалился дом…
Желтый камень
солнечного детства
выщерблен
фашистским сапогом.
Город-воля,
штормовое лето,
порт,
где бочек
крупное лото,
где встречался
с «Теодором Нетте»
Маяковский
в рейде золотом.
Сердце
этим городом не сыто, —
лихорадит
и томит меня
долгий взгляд
матроса-одессита,
ставшего
на линию огня.
Красный бинт
горит на свежей ране,
тело
прижимается к земле…
Может быть,
я с ним встречался ране
там,
где свиток держит Ришелье.
Виден якорь
сквозь матросский ворот.
Он шагал
на орудийный вихрь,
умирал
за свой любимый город,
воскресал
в товарищах своих.
Верю я —
мы встретимся, товарищ,
в летний день
на боевом борту,
у старинной пушки
на бульваре,
в разноцветном
праздничном порту.
Полдень будет
многолюдно ярок
на обломках свастик
и корон!
Город — Воля,
Город — Поднят Якорь
никогда
не будет
покорен!
БОЛОТНЫЕ РУБЕЖИ
Болотные рубежи, холодные рубежи…
Уже не один ноябрь тут люди ведут войну.
Ужи не прошелестят, и заяц не пробежит,
лишь ветер наносит рябь на Западную Двину.
Как низко растет трава, как ягоды тут горьки!
Вода в желобах колей, вода на следах подков.
Но люди ведут войну, зарылись под бугорки
у вешек минных полей, у проволочных витков.
В трясину войдет снаряд и рвется внутри земли,
и бомбу тянет взасос угрюмая глубина,
а дзоты стоят в воде, как Ноевы корабли,
и всюду душа бойца, высокая, как сосна.
К болоту солдат привык, наводит порядок свой.
Живет он как на плоту, а думает о враге,
что ворог особо злой, что места сухого нет,
что надо на кочке той стоять на одной ноге.
Заместо ступеньки пень я вижу перед избой,
старинный стоит светец, лучина трещит светло.
На лавке лежит боец с разбитою головой.
И как его довезли в заброшенное село?
Он бредит, он говорит о пуле над головой:
«…Но если я слышу свист, то, значит, она не мне…»
А девушка-санитар приходит с живой водой,
с письмом от его сестры и с сумкою на ремне.
А прялка жужжит в избе, и сучит старуха нить.
И разве, чтоб умереть, добрался боец сюда?
А девушка перед ним, а раненый просит пить,
за окнами долгий гул, и в кружке стоит вода.
Он бредит, он говорит, что надо вперед, бегом,
что эта вода желта и рвотна, как рыбий жир,
что чавкает зыбкий грунт, как жаба, под сапогом,
что надо б скорей пройти болотные рубежи…
Товарищ, приди в себя, ты ранен нетяжело!
Не пули свистят вокруг, а вздрагивают провода.
Тут госпиталь, тишина, калининское село.
Ты выживешь, мы пойдем в литовские города.
За окнами вспышки, блеск, артиллерийский гул,
тяжелый и влажный снег врывается за шинель…
Но разве хотя б один о теплой избе вздохнул
разве в таких боях мечтают о тишине?