Чертежи — в конторах.
Домен ждет руда.
И шлет ЦК
парторгов
в эти города.
Карта! Контур жизни
завтрашней — вчерне,
и вот
Орджоникидзе
подошел к стене.
Тронул выключатель,
верхний свет зажег.
И поправил кстати
у Баку флажок.
Керчь с заботой тронул
человек,
о ком
говорят:
«С мильоном
он людей
знаком».
Смотрит, улыбаясь
в сталь своих усов:
Ейск,
Коса Кривая,
Таганрог,
Азов…
Плавни,
край озерный,
сельдь вдоль берегов…
И взгляд на кубик черный
перевел Серго.
Против ейских плавней
кубик этот вот —
славный
стародавний
сталевар-завод.
Важный, стариковский,
по годам и честь…
Но какой таковский
там парнишка есть?
Озорной, упорный,
комсомольский нрав.
А говорят:
«Не в норме».
А говорят:
«Не прав».
Требует, тревожит,
синеглаз, вихраст.
А про него:
«Не сможет».
А про него:
«Не даст».
Он:
«Утроить можно!»
Непокорен. Смел.
Но инженер:
«А мощность?»
Мастер:
«А предел?»
Он:
«С пределов слазьте!»
И — как печь в огне,
кубик в южной части
карты на стене.
И нельзя той карты
от Серго закрыть: —
Наши кадры —
клады,
только знай, где рыть!
Что у вас в газете
сводки, то и знай?
А слышали: на свете
есть такой —
Мазай?
Ин-те-рес-ный случай.
Не слыхали? Жаль.
А посмотрели б лучше,
как он варит сталь.
Очень смелый малый.
Двадцать пять годов.
Поездом?
Пожалуй…
Но… самолет готов!
И винт запущен!
Катит!
Под кабиной — луг.
И спешит по карте
тень крыла на юг.
Рев мотора…
Скоро
южные края.
Нас два репортера,
консультант
и я.
Тучи к нам — буграми,
как обвалы с гор.
Ночью телеграммой
поднял нас Серго,
Все узнал как будто,
глядя на металл,
на рассвете утром
сам в цеху стоял.
Дни эпохи плавя,
много раз Серго
сам смотрел на пламя
в синее стекло.
И в приливах сизых,
чуть не жгущих бровь,
глаз Орджоникидзе
видел нашу новь.
Люди шли на вахту,
молот падал вниз,
диаграммы,
факты,
люди,
цифры,
жизнь —
все
вставало рядом
в мысль большевика,
чтобы стать докладом
Пленуму ЦК.
…Небо — синий купол.
На оконцах лед.
Курс на Мариуполь
держит самолет.
Родина
Два крыла с кабиною —
над землей любимою…
Проплываешь,
Родина,
в музыке пропеллерной…
День, тобою пройденный, —
путь, и мной проделанный!
Всюду, где ни хожено,
шел твоей дорогою,
ты была встревожена —
я вставал с тревогою!
Крепла ты — уверенней
я шагал по улицам.
Открывала двери мне,
запретив сутулиться.
Строчкой, каплей каждою,
что из сердца точится —
жил твоею жаждою
поиска и творчества.
Радовался выставке,
ордену колхозницы,
украинской вышивке,
славе нашей конницы,
любовался мощною
на Днепре турбиною…
И ты ко мне — хорошую
привела, любимую.
Всюду, где б ни ездил я,
имя твое названо.
Жизнь,
любовь,
поэзия —
все тебе обязано.
А когда Мазая ты
у печи заметила,
той же мыслью занятый,
сталевара встретил я.
И в среде товарищей
я — любовь к тебе мою —
видел подрастающей
будущей поэмою!