В Москве метель метет,
слепит,
сечет безжалостно,
а молодежь идет:
— Мети себе, пожалуйста! —
Снег соскребают вслед
машины типа уличных.
А утром —
свежий хлеб
пахнёт из теплых булочных.
А я люблю метель,
и как она ни режется —
я б нынче не хотел
на южном пляже
нежиться.
Мне ветер по нутру!
Мосты кренит, как палубы.
Как жил я
на ветру —
так буду жить без жалобы!
КАЛУЖСКОЕ ШОССЕ
Занесена по грудь
Россия снеговая —
царицын санный путь,
дорога столбовая
в леса, леса, леса
уходит, прорезаясь…
Лишь промелькнет лиса,
да вдруг присядет заяц,
а то — глаза протри —
из-за худых избенок
вдруг свистнет пальца в три
сам Соловей-разбойник,
а то — простой народ
начнет сгибаться в пояс, —
шлет вестовых вперед
императрицын поезд.
Она — при всем дворе,
две гренадерских роты,
вот — вензеля карет
горят от позолоты.
На три версты — парча,
да соболя, да бархат,
тюрбаны арапчат,
флажки на алебардах.
Вот виден он с холма,
где путь уже проторен,
вот Матушка сама,
ее возок просторен,
салоп ее лилов,
лицо, как жар, румяно,
но это дар послов —
французские румяна…
За восемьдесят верст
она к любимцу едет,
с которым, полный звезд,
граф Воронцов соседит.
Вот первый поворот
у башен необычных —
баженовских ворот
два кружева кирпичных,
как два воротника
венецианских дожей,
но до конца — пока
дворец еще не дожил.
Царицу клонит спать,
ей нужен крепкий кофий,
до камелька — верст пять,
не то что в Петергофе!
А тут все снег да снег,
сугробы да ухабы,
от изразцов — да в мех,
все мужики да бабы…
Тут, будто о пенек,
споткнулся конь усталый,
и захрапел конек,
и вся шестерка стала.
Он мутно из-под шор
глядит, дрожат колени…
И облетело Двор
монаршее веленье:
«Конь царский пал. Ему
воздвигнуть изваянье.
„Коньково“ — дать сему
селению названье».
Повелено запрячь
в возок коня другого,
трубач несется вскачь —
и позади Коньково.
Темнеет путь лесной.
Не зябнет ли царица?
А может, за сосной
ей самозванец мнится?
То лес аль Третий Петр,
исчезнувший куда-то,
во мгле проводит смотр
своих солдат брадатых?..
Но вот и Теплый Стан,
где камелек теплится.
Поднять дородный стан
спешат помочь царице,
и — в кресло! Без гостей!
В тепле благоуханном
подносят кофий ей
в фарфоре богдыхана.
А крепок он — зело!
Арабским послан ханом.
Тепло — зане село
зовется Теплым Станом.
Царица в кресле спит,
да неспокоен отдых.
Раскрыла рот. Висит
монарший подбородок.
Казачья борода
ей снится, взгляд мужичий.
Вольтера бы сюда,
да не таков обычай.
А бабам в избах жуть —
ушли мужья и сваты,
угнали чистить путь,
велели взять лопаты,
боятся конюхов
в их чужеземных платьях,
скорей бы петухов
дождаться на полатях…
Лишь утро — и пошли
скрипеть возы и сани.
Вот и Десну прошли
овражными лесами,
вот и века прошли,
земной окутав глобус.
…Ну вот, и мы сошли,
покинув наш автобус.
Калужское шоссе,
волнистая равнина,
тебя — в иной красе
как не любить ревниво!