Взгляните же назад:
предгрозьем
день наполнен,
орлы взлететь грозят
над Бородинским полем.
С трубой Наполеон
сидит
на барабане,
еще не опален
пожаром близкой брани.
НАБЕРЕЖНАЯ
Я — набережных
друг.
Я начал жизнь и детство
там,
где витает Дюк
над лестницей Одесской.
А позже
я узнал
в венецианских арках,
как плещется
канал
у свай святого Марка.
У Темзы
я смотрел
на утренний и мутный
парламент,
в сотнях стрел,
в туманном перламутре.
В душе
всегда жива
у лап гранитных сфинкса
суровая
Нева,
где я с бедою свыкся…
Но если
хочешь ты
в потоке дел столичных
отвлечься
от тщеты
своих терзаний личных —
иди
к Москве-реке
дворами, среди зданий,
и встань
невдалеке,
между двумя мостами.
Волна —
недалеко
блестит старинной гривной.
Ты отделен
рекой
от набережной дивной.
Кремлевская стена
заглавной
вьется лентой,
где мнятся письмена
руки
восьмисотлетней.
На зу́бчатом краю —
витки
и арабески,
и вдруг я узнаю
гравюру
давней резки
с раскраскою ручной,
с гербом
над куполами,
с кольчугою речной,
с ладьей
на первом плане.
А выше —
при крестах
в небесной иордани —
воздвиглась
красота
всех сказок, всех преданий.
Неясно —
кто стоит
(так сумеречны лики):
без посоха
старик
или Иван Великий?
А в чудные врата,
как в старину
бывало, —
не входит ли чета
при мамках,
при боярах?
И —
чудо всех церквей
под золотом убора —
две радуги
бровей
Успенского собора…
О нет —
я не ханжа,
живущий в мире ложном!
Но красота —
свежа
божественно, безбожно!
И, в вышину
воздев
персты Преображенья, —
диктует
новизне
урок воображенья.
СТАРЫЕ ФОТОГРАФИИ
Я наблюдал не раз
жизнь
старых фотографий,
родившихся
при нас
в Октябрьском Петрограде.
В начале наших дней
в неповторимых сценах
остановился
миг
на снимках драгоценных.
Они скромнее книг,
но душу мне тревожит
печаль и боль,
что миг
продлиться в них не может…
Как пожелтел листок
из тонкого картона!
Вот
людям раздают
винтовки и патроны.
Вот,
выставив штыки,
глазасты и усаты,
глядят с грузовика
восставшие солдаты…
Вот
площадь у дворца,
и, может, выстрел грянул —
так строго
в объектив
красногвардеец глянул…