Вот
наискось летит
матрос, обвитый лентой,
и то,
что он убит,
всем ясно,
всем заметно…
Вот
женщина в толпе
перед могилой плачет,
но мокрые глаза
она под шалью прячет…
Вот
парень на столбе
над невским парапетом,
он машет картузом,
крича:
«Вся власть Советам!»
Вот
понесли плакат
две молодых студентки…
Вот
Ленин над листком
склонился на ступеньке…
Вот
первый наш рассвет
и длань Петра чернеет,
а девушка
декрет
на черный мрамор клеит…
Но почему они
на снимках неподвижны, —
они,
которых жизнь —
начало новой жизни?
Не верю,
что навек
мгновение застыло!
Товарищи!
Скорей
вставайте с новой силой!
И кто посмел сказать:
«Остановись,
мгновенье»?
Вдруг
будто пронеслось
по снимкам дуновенье,
как будто
некий маг
в фуражке-невидимке
вдруг палочкою мах−
нул —
и очнулись снимки!
Вот
поднялся матрос
и лег живой на цоколь,
чтоб грудью отстоять
от немцев
Севастополь…
Сошли с грузовика
солдаты из отряда
с гранатами —
в окоп,
в обломки Сталинграда…
И две студентки,
две
наивных недотроги,
снаряды повезли
по ледяной дороге…
Теперь они сдают
экзамен в институте —
другие,
но они,
такие же по сути…
Вот
женщина сошла
со снимка
в час суровый
и в школьный зал вошла
учительницей новой…
И парень
на столбе
телевизионной вышки
приваривает сталь
под молнийные вспышки…
И глянул в объектив
нестрого и неловко
похожий
на того
прохожего с винтовкой,
но он держал чертеж
в конверте из картона —
ракеты,
что взлетит
звездой десятитонной!
О, снимки!
Снова в них
заулыбались лица!
Но я и знал,
что миг
не мог остановиться,
что Ленин
написал
под новью наших планов
знакомые слова:
«Согласен.
В. Ульянов…»
Я прохожу в музей,
я прикоснуться
вправе
к листовкам первых дней,
к квадратам
фотографий.
Они глядят со стен
и подтверждают сами,
что тот,
кто был ничем,
стал всем
и всеми нами!
УТРЕННИЕ ГОДЫ
Молодой головой
русея,
над страницей стихов склонясь,
был Асеев,
и будет Асеев
дверь держать открытой для нас.
Мне приснится,
и прояснится,
и сверкнет отраженным днем —
на дарьяльскую щель
Мясницкой
этот сверху глядящий дом.
Я взбегал
по крутейшей лестнице
мимо при́мусов и перин
на девятый этаж,
где свеситься
было страшно, держась перил.
У обрыва
лестничной пропасти
был на двери фанерный лист,
на котором
крупные подписи
открывавших ту дверь вились.