В конце сентября латышский корпус получил приказ передислоцироваться из района Крустпилса на новый участок фронта к юго-востоку от Риги. У Кокнесе латышские полки переправились по Понтонному мосту через Даугаву и форсированным маршем по левому берегу достигли Яунелгавы. Там части корпуса повернули к югу, вышли на Вецмуйжское шоссе и по нему направились далее к Баллоне.
— Только пятьдесят километров до Риги! — как о каком-то чуде говорили друг другу стрелки, хотя это ни для кого уже не было новостью.
— Чем-то знакомым пахнет! Кажется, березовыми бревнами с фанерной фабрики, что на Баускской улице.
— Нет, это плоты у Заячьего острова!
— Эй, старик, встань на пень, не видать там церковь Мары? Жаль, что старого Петра сожгли — того бы давным-давно увидели.
Сорок пять километров… сорок.-., тридцать пять…
— Если так пойдет, мы сегодня вечером поспеем на бал в Гильдию! — шутила молодежь. — Только сапоги надо будет почистить.
— С кем ты будешь танцевать! Твоя Оттилия, наверно, провальсировала с фрицами до самой Германии.
— Оставь в покое Оттилию, она порядочная девушка и встретит меня ровно в шесть у киоска с колоннами. Смотри, как бы твоя Мелания не выписала тебя из домовой книги. Куда тогда денешься?
Они зубоскалили, поддразнивали друг друга, но за легкомысленной шуткой нередко скрывалась тревога: «Ждут ли меня? Есть ли кому ждать? Что с ними было за эти годы?»
У Балдоне Петер Спаре узнал, что освобождена волость, где находилась усадьба его тестя. Да, ведь и Аустра Закис оттуда родом.
— Плохо, что это за Даугавой, — сказал он ей. — А то бы съездить кому-нибудь из нас, узнать хоть, живы ли они там.
— Поедем втроем — ты, я и Аугуст, — ответила Аустра. — Только не сегодня. После того как освободим Ригу.
— Да, конечно, сначала надо освободить Ригу. С гостинцем приедем.
Они весь вечер ходили как в воду опущенные. Аустра иногда незаметно бросала взгляд на Петера и вздыхала. А у него сердце сжималось от необъяснимой жалости. Хотелось погладить девушку по щеке, сказать ей что-нибудь хорошее. «Ты добрый, верный друг, я хочу, чтобы ты всегда была счастливой…» Но слов не было. Он и сам не знал, кого же ему так жаль. Себя ли, ее ли? Того, что подходит к концу их общая дорога? Или просто он подумал о своем будущем?
…9 октября началось наступление. Латышские стрелки дрались с тем самым врагом, в тех самых местах, где двадцать девять лет тому назад дрались их отцы. Заболоченные луга и торфяные болота у Елгавского и Баускского шоссе. Кекава, Олайне, Остров смерти… Вперед, товарищи, — Рига уже близко!
И пока они прокладывали дорогу к воротам родного города, к северу и северо-западу, начался сказочно быстрый бросок армии Романовского — через Гаую, через болота и озера до устья Даугавы, до Киш-озера. Советские войска, не останавливаясь, форсировали Даугаву в самом широком и глубоком месте; на плотах и в рыбацких лодках переправились через реку и очутились в тылу у противника — там, где он менее всего их ожидал. Но еще неожиданнее было появление советских танкеток в Межа-парке.
Среди немцев началась паника.
А вечером 13 октября приказ Сталина возвестил советскому народу об освобождении Риги. В Москве гремел салют, и ему вторил несмолкаемый салют на фронте. Стреляли из всякого оружия — из револьверов, пистолетов, винтовок, автоматов, пулеметов.
В ту ночь в Латвии не спал ни один человек, узнавший о совершившемся.
В темные октябрьские ночи далеко было видно зловещее пурпурно-красное зарево над Ригой. Глядя издали, можно было подумать, что там свирепствует огромный пожар, что он охватил весь город. Взрывы не прекращались ни днем, ни ночью.