— Нечего рассуждать, расстреливайте! — гласил приказ Понте.
Относительно евреев не требовалось даже доноса. Ни пол, ни возраст, ни общественное положение здесь во внимание не принимались. Немецкая полевая жандармерия настаивала, чтобы «чистку» не затягивали. Имущество замученных советских людей бандиты делили между собой. Чтобы расправа шла веселей, не жалели ни водки, ни коньяку.
Так продолжалось до середины июля, когда Понте получил напечатанный в газете «Тевия» от 11 июля приказ военно-полевого коменданта полковника Петерсона.
«По указанию главнокомандующего запрещаю носить какое бы то ни было форменное обмундирование любого воинского звания бывшей латвийской армии и организации айзсаргов. Запрет распространяется также на сотрудников латвийской вспомогательной полицейской службы и частей безопасности. Приказ вступает в силу немедленно».
Подчиненные Понте с кислыми минами спарывали со своих мундиров дубовые листья и звездочки. Пришлось снять с рукавов красно-бело-красные повязки. И хотя все как будто осталось по-старому, не было уже прежнего блеска.
— Вот вам и немцы… — ворчал командир роты айзсаргов Зиемель, пряча в карман знаки различия. — Ведь эти мелочи никому не мешали, а народ на нас другими глазами глядел. Сразу было видно, где начальство. Теперь нас всех сравняли.
— Это чтобы не было государства в государстве, — объяснял Понте. — Ты что думал — вернулась ульманисовская Латвия? Ничего подобного. Есть только одна власть — немецкая. А мы — ее верные помощники. Если хорошо будем помогать, нас не забудут. Другие будут кости грызть, а нам мясцо достанется. Стоящее ведь дело?
Они проглотили обиду. Носы «единоплеменников» после этого щелчка перестали задираться так высоко, но усердия не убавилось.
…Понте решил, что он слишком долго отказывал себе в некоторых удобствах, и написал письмо Сильвии:
«Приезжай, цыпленочек, не пожалеешь. У меня много хорошеньких вещичек. Я опять всплыл и могу сделать для друзей много хорошего. Приезжай скорей, буду ждать тебя в субботу вечером.
Твой старый верный
Письмо отвез на мотоцикле его неофициальный адъютант. К субботе Понте велел прибрать квартиру одного врача-еврея, в которой он сейчас обосновался. Встречу было решено отметить небольшой вечеринкой в кругу двух-трех ближайших сотрудников, в том числе и Германа. Понте ужасно хотелось показать своим друзьям какая у него шикарная любовница, а то они уже начинали болтать, будто Кристап не пользуется успехом у женщин. Вот дураки! Если на прошлой неделе он велел привести к себе на квартиру дочь врача — молодую красивую девушку, которую потом расстреляли, — это вовсе не значит, что он только таким способом добивается победы. Пусть теперь посмотрят, с какими красотками имеет дело Понте!
Вечеринка удалась на славу. Полуслепой скрипач играл до тех пор, пока не напился. Сильвия была в ударе. Понте уже успел показать ей кое-что из вещиц, которые вскоре должны были перейти в ее руки. Зиемель и Вилде даже не подозревали, кто эта кругленькая блондинка. Когда нужно было, она умела держаться, как важная дама, и даже высокомерно подымать брови по поводу неуместных двусмысленностей.
— Молодец, Сильвия, — одобрительно шептал Понте. — Так их. Бей по пальцам, если начинают забываться.
Сам он получил взбучку раньше всех — забыл, что не в кабаке.
К утру Сильвии пришла в голову хорошая мысль.
— Не устроить ли нам поездку за город? Вы ведь по воскресеньям не работаете?
— Иногда приходится, — ответил Понте. — Но сегодня ради тебя можем попраздновать.
— Правильно, Кристап! — поддакнул Зиемель. — Едем к Микситу, в «зеленую гостиницу».