При желании они успели бы уйти и в начале июля, но в это время прошел слух, что немцев отогнали за Даугаву, и Закис не решился покинуть насиженное гнездо, пока еще оставалась надежда удержаться. А там нагрянули немцы, и об уходе больше нечего было думать. Черная тень легла на их жизнь. Вставая поутру, они никогда не знали, что принесет им вечер. С каждым днем все наглее становился старый Лиепниек. Когда началась уборка сена, батрак Лиепниека завернул однажды на покосы Закиса и будто ненароком выкосил самый лучший луг.
— Не сердись, зайчик, — издевался потом Макс Лиепниек. — Тебе же меньше возни. Достаточно того, что накосишь в кустах да по кочкам.
А когда сено было высушено и сложено в копны, сам Макс приехал на лошадях и наложил два воза. И все с шутками, со смешком:
— Даже и спасибо не скажешь! Тебе его и сложить некуда: ни сенного сарая, ни сеновала. Грех же оставлять под открытым небом такое добро. В нашем сарае оно сохранней будет.
Закис только зубами скрипнул, глядя вслед возам с сеном, которые, покачиваясь, двигались по косогору к усадьбе Лиепниеков. Теперь негде искать правды.
Это пока только с сеном, а что дальше будет, когда дело дойдет до уборки хлеба, картофеля? В волости уже арестовали нескольких новоселов. Двоих казнили здесь же, на глазах у людей. Удивительно еще, что кулаки до сих пор не приходили за ним, — не иначе, хотят даровую рабочую силу оставить. Тогда Закис начал тайком рыть в лесу погреб.
— Спрячем там часть хлеба и картофеля, — сказал он жене. — Если эти изверги придут грабить, хоть что-нибудь самим останется.
При детях он ни разу не обмолвился о погребе, чтобы они по своей наивности соседям не проболтались. Ах, дети, дети, только и радости в жизни, что они. Как ни устанешь за день, как ни тяжело на душе от всяких мыслей, а как затеют возню, все будто легче становится. Слушаешь их щебетанье — и не хочешь, а усмехаешься.
Какие только игры они не придумывали — в войну и любое происшествие, о котором говорили взрослые. А иногда Мирдза принималась рассказывать сказки, и тогда даже двухлетний Валдынь слушал с разинутым ртом, а четырехлетняя Майя все время перебивала ее вопросами: а как заяц мог влезть на дерево? А где лиса взяла винтовку? Все ли лисы умеют стрелять?
— Все — нет, но эта лиса была умная-умная… — объясняла, не задумываясь, Мирдза. — Она и сено косить умела. У нее была такая ма-аленькая коса, но настоящая, как у тяти. Она вставала на задние ноги и ходила по лугу.
— А у лисы тоже были штаны? — спрашивала Майя.
— Да, такие, как у Валдыня.
— Как у меня? — маленький Валдынь запрыгал от радости. — Мне мама штанишки сшила.
— У лисы тоже была мама, — продолжала Мирдза —. Она умела стрелять. А отец у них был сердитый старик. Он курил трубку. Он был, как старый Лиепниек. Маленьких лисичек он заставлял пасти коров.
— А он их тоже бил прутом? Как старый Лиепниек пастушка Петю? — интересовалась Майя.
— Ну да, бил. А лисята взяли и убежали в лес и залезли на дерево. А отец не мог забраться на дерево, он рассердился, сел под дерево и стал реветь. Но тут пришли коровы и забрались в рожь. Он побежал за коровами и стал бросать в них камнями.
— Как Лиепниек, да? — не удержался Янцис.
В их головах все хорошее связывалось с родной хибаркой, с отцом и матерью. Все дурное приходило от Лиепниека, и они ежеминутно вспоминали его.
Снаружи послышался топот многих ног. Дети сразу притихли и вопросительно поглядели на родителей. Переглянулись и Закис с женой.
— Ступай посмотри, отец, кто там, — сказала Закиене.
Закис поднялся, но не успел дойти до двери, как она без стука распахнулась и в кухоньку ввалилось несколько мужчин. Все были незнакомые, кроме Макса Лиепниека. Понте с Зиемелем привезли с собой нескольких вооруженных айзсаргов.
— Кто здесь Закис? — громким, резким голосом спросил Понте. — Ты, что ли?
— Это моя фамилия, — ответил Закис. — Вы ко мне?
— К тебе, к тебе, господин хибарочник, — продолжал Понте. — Нам надо немного поговорить. А это кто? Твои дети? Сколько их у тебя?
— Вы же сами видите.
Поразительно плодовитая порода, — захохотал Зиемель. — Настоящие зайцы.
— Что вам надо, господа? — спросил Закис.
Дети попрятались по углам и с интересом наблюдали чужих. Валдынь прижался к матери и до тех пор теребил ее за юбку, пока Закиене не взяла его на руки. Теперь он мог все рассмотреть.
— Расскажи, что тебе известно про сына и дочь, — спросил Зиемель. — Куда ты их спрятал? Когда они в последний раз были у тебя?