— Думаешь, до морозов успеют?
— Должны успеть, иначе… иначе плохо нам придется. Свет тоже будет. На Кегуме уже зашевелились. Чуть только появится вода, можно будет пустить несколько местных небольших электростанций, которые немцы не успели разрушить. Тысяч восемь киловатт наберем. И тогда заработают самые важные заводы, главные трамвайные линии. Останется что-нибудь для театров и кино. И вот я увижу Мару Павулан при сказочном свете рампы. Придет время, Мара, когда мы будем с нежностью вспоминать самые трудные дни, — навсегда они останутся для нас дорогими. Через них мы идем к победе.
Они сели за стол. Приятно, как детский смех, звучал в комнате звон чайных стаканов. Руки Жубура и Мары, протягиваясь за чем-нибудь над столом, часто встречались, и они каждый раз медлили разнять их. По временам откуда-то слышался смутный гул, от которого начинали дребезжать оконные стекла. Неподалеку шли бои, но им казалось, что между городом и фронтом пролегли сотни километров, что от него отделяют высокие цепи гор, не доступных никакому врагу.
Они еще не выпили по первому стакану, как пришел Павулан. Увидев Жубура, старик заулыбался и поднял запачканные, совершенно черные руки.
— Здравствуйте, здравствуйте, фронтовик. Вот руку подать вам не могу, измажу. И помыть как следует негде. Как у вас там дела идут? Скоро его, проклятого, из Курземе выгоните? Довольно он у добрых людей на шее посидел. — Не дожидаясь ответа, он с озабоченным лицом обернулся к Маре, что-то ставившей на плиту: — Я ведь только на полчасика. Дай, дочка, чаю и ломоть хлеба отрежь. Закушу немного, да и опять на завод. Нынче ночью все работаем.
— Ты бы, папа, хоть руки сполоснул. Ты не думай, у меня воды еще с полведра осталось.
— Как раз на утро и хватит. Есть тебе время в такую даль за водой бегать. А я все равно через час опять грязный буду.
Он сел за стол. Ел Павулан быстро, но истово, с удовольствием прихлебывая горячий чай. Слушая Жубура, он в то же время старался не очень пристально смотреть на него. Старик давно понял, кем стал для дочери этот сдержанный, серьезный человек, и боялся стеснить своим вниманием гостя и дочь. Поэтому он и торопился уйти скорее даже, чем это требовалось.
— Станки все вырыли? — спросила Мара, подавая отцу второй стакан чая.
— Да, теперь уже все, — ответил Павулан с довольной улыбкой. — А там, в Германии, пускай распаковывают ящики с камнями. У нас на заводском дворе ни одного камешка не оставили — все туда отправили. Вот будут ругаться, когда начнут проверять по накладным. Мои токарные станки и заржаветь не успели. Теперь останется только обтереть тряпочкой, установить, и хоть сейчас пускай — только стружки полетят!
На заводе уже смонтировали несколько машин; слесарный и токарный цехи приняли прежний вид.
— Сегодня в ночь начнем работу. Без нас водопровод ведь не наладят. Сегодня из районного комитета приходил один — партиец, одним словом. Если за неделю, говорит, не дадут Риге воду, большое несчастье это будет для всего города. А сами мы разве не понимаем? Обещали в пятницу к вечеру кончить с заказом.
— А как же вы запустите станки? — спросил Жубур. — Току-то нет.
— Будем вертеть вручную. Нынче попробовали — ничего, дело пойдет. Куда медленнее, но кое-что получается. Обещают на той неделе дать немного энергии, ну, тогда мы заживем. Да, чуть не забыл, заходил к нам сегодня Ян Лиетынь, в полной форме, при всех медалях. Поговорил со всеми рабочими, побывал у Лоренца — тот пока у нас за директора. При нем устанавливали фрезерный станок, вот Лиетынь и не выдержал. Снял свой мундир с ясными пуговицами и часа два проработал. Сам смеется: что, думаете, старый директор на фронте забыл свое дело? Обстоятельный человек.
Кончив ужинать, Павулан встал и взялся за шапку, даже не закурив трубку.
— Идти надо. Без меня не могут начать.
— Придешь утром завтракать? — спросила Мара.
— И сам не знаю, дочка, может, и не выберусь. Сменить меня у станка некому, что же он, простаивать будет? На водопроводе ждут не дождутся деталей.
Но Мара решительно остановила его. Она собрала и завязала в узелок завтрак, налила бутылку сладкого чая. Старик ворчал, что его задерживают, и, проворно рассовав все по карманам, ушел.
— Вот он какой у меня, видел? — сказала Мара. — Впрочем, что я тебе говорю, ты и сам не лучше. И как я буду с вами обоими справляться?
— Придется, знаешь ли, приноравливаться, — с шутливой серьезностью сказал Жубур.
— Почему мне одной? Вам бы тоже не мешало немного приноровиться.
Но ее искрящийся взгляд говорил о другом — о том, что она радуется своей удивительной судьбе, радуется неукротимому кипению жизни.