А пока это был только девятнадцатилетний юноша, недавний партизан, которому предстояло до всего доходить упорным, настойчивым трудом. Но сам он думал, что прекрасны, достойны осуществления лишь самые великие дела. Быть первым или никем! Иначе не стоит жить, потому что… потому что у Риты Биргель такие милые, мечтательные глаза — таких глаз нет ни у одной девушки во всем мире. Самая красивая, стройная, смелая! У кого еще такие мягкие каштановые волосы, такой чистый, звонкий голос, такая походка?
Одним словом, он думал об этой девушке то же самое, что думают миллионы юношей о миллионах девушек, и только глупец стал бы с ним спорить. Поэтому Эльмар Аунынь, которому было ясно, что происходит с другом, ничего ему не говорил. В его сердце, не тускнея, жил милый образ Анны Лидаки, и рядом с ним бледными, незначительными казались все остальные девушки.
Жан Биргель ушел спать. Эльмар зевнул и спросил:
— Имант, тебе не хочется спать?
— Рано еще. Такой теплый, хороший вечер…
— Ты знаешь, Имант, как называется вон то созвездие? — спрашивает Рита. — Моряки должны знать все звезды.
Эльмар встает и тихо уходит в клеть, где им с Имантом приготовлена постель. А эти двое остаются посидеть на крылечке и еще долго говорят о звездах, о далеких мирах, о жизни людей в прошлом и в будущем. Восторженные мечты сменяются серьезным раздумьем. Воспоминания все время возвращаются к дням еще не отгремевшей грозы.
Имант рассказывает Рите о своих погибших сестрах, о матери. У Риты все сильнее блестят глаза от слез, и только когда Имант замолкает, девушка произносит изменившимся голосом:
— Жаль, что я не могу заменить тебе сестру. Но мне бы хотелось…
Тогда Имант в первый раз берет ее загорелую руку, сжимает в своих пальцах. Долго длится молчание.
Время летит незаметно. Ночь проходит. По дороге приближается серая машина, останавливается у ворот усадьбы Биргели, и два человека входят во двор.
— Ты еще не спишь, Имант? — спрашивает Ояр. — Уже два часа.
— Разве так поздно? — удивляется Имант.
— Поздно, поздно. Ты не успеешь выспаться, а мы в шесть часов начнем собираться. Завтра уезжаем в Ригу.
Хорошо, что темно — ни Ояр, ни Рута не видят, как смутился в этот момент Имант. Противоречивые чувства борются в сердце юноши: он рад, что скоро будет свободно ходить по улицам Риги, вернется домой и, может быть, встретится с матерью, но в то же время тоска сжимает его грудь при мысли, что завтра придется расстаться с Ритой. Может быть, они не увидятся долго-долго…
Рита молчит и глядит в темноту.
Ояр с Рутой уходят, а Имант и Рита все еще сидят на приступках крылечка, думают неизвестно о чем и не говорят больше о звездах. Имант понимает: если сейчас не сказать обо всем, утром у него ничего не выйдет. Но не сказать нельзя, как бы тяжело ни давались слова.
Он вздыхает.
— Значит, завтра я уезжаю в Ригу.
Рита молча кивает головой.
— Ты, наверное, не захочешь, чтобы я иногда писал тебе?..
— Почему не захочу? — Голос ее становится непривычно высоким.
— Просто так. Может быть… будет неприятно?
— Вот еще. Почему мне должно быть неприятно?
— Значит, можно писать?
— Ясно, можно.
— Ладно. Тогда я буду писать. Но ты, конечно, отвечать не будешь?
— Я же не знаю адреса.
— Адрес я могу оставить.
— Если оставишь — буду отвечать.
— У меня одна просьба, Рита…
— Да, я слушаю.
— Ты моих писем никому не показывай.
— Разве там будет что-нибудь такое… про что никто не должен знать? — Теперь она еле сдерживает смех.
— Я не знаю, может быть что-нибудь такое и будет.
— Если будет, то никому не покажу.
— Не показывай. Я твои письма тоже никому не буду показывать.
— Мои сразу, как прочтешь, сжигай.
— Зачем? Разве там будет что-нибудь такое? И потом они никому не попадут в руки.