Маркиза. Матрос? Но вы так чудесно одеты… И даже в лакированных туфельках. Быть может, вы были в маскараде и не успели переодеться? Быть может, вы природный маркиз?
Матрос. Нет, сударыня, должен вас огорчить. Я самый натуральный матрос.
Маркиза. Да? Ну что ж, бывают и матросы симпатичные… Развлеките меня. Здесь так скучно и так нестерпимо пахнет клеем и нафта… нафта…
Матрос. …лином.
Маркиза. Вы очень любезны. Развлеките меня. Расскажите что-нибудь о ваших кругосветных плаваниях.
Матрос. Есть!
Маркиза. Что значит «есть»?
Матрос. Это, сударыня, на матросском языке значит: будет исполнено сию минуту. Кругосветное плавание я совершал дважды. В бассейне Люксембургского сада на резиновом жирафе, к которому меня привязала моя хозяйка, девочка Нелли…
Маркиза. Ах, как это неудобно!
Матрос. Ничего. На то я и игрушка. Только в меня мальчик камушком бросил, мы и перевернулись: жираф вверху очутился, а я под водой.
Маркиза (взволнованно). И что же?
Матрос. А то, что костюмчик мой весь в сине-голубую зебру превратился. Слинял. Второй раз кругосветно плавал в ванне. Нелли меня всегда в жестяной тазик сажала, чтобы ей веселей было купаться.
Мишка. О! У всех девочек одна и та же манера.
Матрос. И вот, когда бабушка ей как-то губкой пятку мыла, Нелли не выдержала, — щекотно ведь ужасно! — брыкнула ногой и угодила снизу в тазик… Я взвился из таза, как испуганная курица над забором, и полетел вниз головой в мыльную ванну. Все забрызгал! Пол, потолок, стены, окно, дверь, зеркальце, бабушку… Сразу набух и пошел ко дну, как ключ.
Маркиза. Почему как ключ?
Матрос. Так говорится. Плакала Нелли, плакала, прямо вода в ванне на три сантиметра поднялась… Обсушили меня и сюда привезли. Видите, теперь у меня туфельки новые, костюмчик новый, носик новый приклеили, старый размок… А у вас, сударыня, что такое, осмелюсь спросить?
Маркиза. Вам что за дело?!
Негритенок (с верхней полки). Кринолин у нее по всем швам лопнул.
Мишка. И крысы талию прогрызли. Я сам видел.
Маркиза. Ах! (Падает в обморок.)
Матрос. Вот так кораблекрушение… Никогда я маркиз в чувство не приводил, что ж теперь делать? Су-да-ры-ня! В верхнем этаже пожар! Не слышит.
Негритенок (пищит). Сударыня! В нижнем этаже разбойники кукольного мастера грабят! Не слышит.
Мишка (рычит). Сударыня! В балконную дверь мой дядя, белый медведь, лезет. У-у! Не слышит.
Русская кукла (шепотом). Су-да-ры-ня! На ваш парик моль села… Ага… очнулась! Уж я знаю, что сказать.
<1926>
КОТ НА ВЕЛОСИПЕДЕ*
Кот был отличный: черная, пушистая, отливающая глянцем шубка, белые залихватские усы, на всех четырех лапках белые манжетки, глаза цвета морской воды, выражение независимое и даже гордое. Поселился он у самого моря среди рыбаков, потому что там, где рыбаки, там всегда и рыбьи головки, и рыбьи внутренности… а вкуснее рыбьих внутренностей, как известно, ничего на свете нет. Только глупые люди, когда чистят рыбу, выбрасывают кишки и печенки вон. Тем лучше для котов!
Никакого жилья коту не нужно было. Днем на опушке леса около прохожих покрутится (прохожие чуть присядут, сейчас же едят) или в помойках около сараев для лодок роется — рыбаки жили роскошно, у каждого сарая была своя помойка; ночью… впрочем, о ночной кошачьей жизни даже Брему не все известно…
И вдруг над сараем в комнате с голубой дверью появились жильцы. Женщина — мама с кошачьими мягкими манерами, в белых туфлях на лапках, серьезный высокий папа, который никогда не снимал шляпы, и их детеныш — крепкий загорелый мальчик: темные волосы, черные глаза-маслинки и пискливый голосок, словно у капризной девочки…
Кот три дня выдерживал характер, проходил мимо голубой двери, словно губернатор, прогуливающийся среди своих владений. На четвертый день не выдержал: вошел в дверь и представился каждому отдельно. Маме — грациозно и ласково, папе — серьезно и почтительно, а перед мальчиком взял и перевернулся через голову… «Вот как мы с тобой шалить будем!» И, конечно, сейчас же кот свою дань со всех собрал. Папа — ломтик колбасы, мама — бисквит, мальчик — рыбий жареный хвостик.