и не знаток стекла,
картин или жемчужин.
Я просто человек,
которому ты нужен.
И ты — как человек,
готовым и за полночь
всей красотой своей
прийти ко мне на помощь,
великой красотой
хлебнувших горя улиц,
светлеющих от крыш,
где статуи проснулись.
Кариатиды
Есть статуи среди
стоящих в Ленинграде:
извилистых бород
мифические пряди,
русалочьи тела
скульптурных полуженщин.
За них отдать бы жизнь! —
так облик их божествен.
Но это не Петры,
не Павлы и не Анны.
Рабы дворцовых стен
безвластны, безымянны.
Они стоят не в честь
заслуг или талантов —
тут труд кариатид,
тут каторга атлантов.
Незрячи их глаза,
опущенные книзу.
Их служба — подпирать
столичные карнизы.
Не смотрят на ступни
сих статуй старожилы.
Но как напряжены
их мраморные жилы!
Как давят этажи!
Как пот течет по скулам!
В поэмах им бы жить —
Гераклам и Микулам.
Но тут они — ничто.
Никто о них не скажет.
На них — искусствовед
и взглядом не покажет.
А что сказать? Рабы,
чьи головы наклонны —
чтобы нести столбы,
чтобы держать балконы;
держать, держать, держать
колонны, стены, своды, —
без прав, без слов, без слез,
без будущей свободы;
поддерживать дворцы
при бронзовой ограде,
любовников держать
на белой балюстраде;
паркетные полы
терпеть с толпой придворной,
удары каблуков
переносить покорно;
бессильные — хоть раз
пошевельнув плечами,
заколебать дворцы
с их белыми ночами!
Вот Памятник Труду,
который создал скульптор
так истинно, и так
безжалостно, так скупо! —
труду всех крепостных,
всех каторжников мира,
и только как деталь
модерна и ампира!
Сюда пригнали их
со всех каменоломен.
Как тяжко им стоять,
как груз домов огромен!
От муки вековой
обшелушились лица,
и дождь, как скользкий пот,
по животам струится.
Но так как не нужны
для этой службы ноги —
их скульптор завершил
витком па полдороге.
Кто милосердным был
к страдалице распятой?
Кто понял боль фигур?
Кто слышал стоны статуй?
Кто понял? А
живой
услышан был и понят?
Молчит Санкт-Петербургъ,
когда Россия стонет.
Но разве по ночам
не изменялись позы
и в пасмурные дни
не слышались угрозы?
И каменный атлант
не нарушал наклона,
чтоб хоть лепной акант
упал с угла балкона?
Да, страшно было вам
в метели и в туманы —
о, медные Петры,
о, мраморные Анны!
Решетки
Решетки! Я о вас
хочу сказать хоть раз
всю правду! Право есть —
ваш формуляр прочесть.
Вы — сотни тысяч пик
без воинов. Вы — крик:
«Не подходить!» Вы — мир
пищалей и секир
без ратников. Вы — смотр
полков, какие Петр
на иностранный лад
построил — без солдат.
Вы — Петербурга лик,
стоящий штык о штык
патруль без часовых.
Вы стрелок часовых
остроконечный строй.
Вы декабристам: «Стой!»
Решетки! Вы — печаль
закрывшихся ворот,
тюремного ключа
железный поворот.
Вы — на окне, где взгляд
Желябова на ряд оград.
Вы — мир цепей из бронзы.
Вы — репей из чугуна.
Цветки из стали.
Лепестки, раскрывшиеся там,
где гибель лепесткам.
И нет — вы не родня
наивного плетня
в ромашках и траве
с горшком на голове.
Вам — тын ни сват, ни брат,
о, легион оград!
Нет, вы — конвой тропы
для каторжной толпы
вплоть до острогов, где
на хлебе и воде
лежали по углам
прикованные к вам!..
Рудой еще когда
вы были — и тогда,
о, сколько бедняков
несли из рудников
и каторжной киркой
рубили им покой!..
Так — вы из мертвецов
росли вокруг дворцов.
И крицами когда
вы были — и тогда,
О, сколько клейм на лбу
поставлено рабу,
да, божьему рабу
из беглых крепостных,
который вас ковал
и в стенах крепостных
о воле тосковал,
о ковыле в степях…
Вы в пушкинских стихах
о молодом орле,
о машущем крыле…
На вас самих орлы
распяты, кандалы
к ногах у вас висят,
и обнесли фасад
империи. И шпик
все видит из-за пик…
Но вспомните и час,
когда заставил вас
вдруг сделать шаг назад
красногвардейский штык,
Октябрьский Петроград!
Вас к стенам придавил
плетень крестьянских вил…
И — как ни угрожал
Таврический дворец —
трагический конец
владельцев ваших ждал!
Вы — шаг вперед опять,
но вас погнала вспять
под цоканье подков
Конармия клинков.
И миллион штыков
(на каждом красный бант)
вас усмирил. И вот
вы — только ржавый сброд
мечей, и алебард,
и копий. Но — вперед
вершка вам не ступить!