Дорожи, не разбей:
на гончарном кругу
я удачи такой
повторить не смогу!
Снова
Снова с древа познания
зла и добра
нами сорвано яблоко —
тайна ядра.
Снова огненный меч
у захлопнутых врат,
смерч и взвившийся столп,
серный ливень и град.
Снова надпись гласит:
«Возвращения нет…»
Рай за раем теряли
мы тысячи лет
и теряем, теряем
попавший под вихрь
этот мир, и себя,
и любимых своих.
Но и маленький глобус,
как плод, разломив,
мы не в силах поверить,
что кончится миф
o не знающем смерти,
о вечной земле
с синим небом и хлебом
на белом столе.
Было ж солнце как солнце,
луна как луна!
Ни плутонии, ни стронции
не трогали сна
новорожденных в яслях,
влюбленных в траве,
островов на реке,
облаков в синеве…
Разве мы не способны
всему вопреки
вырвать огненный меч
из грозящей руки?
Разве я и на боль
и на смерть не готов,
чтобы вырастить сад
из запретных плодов?
Тень
Шел я долгие дни…
Рядом шли лишь одни,
без людей, без толпы,
верстовые столбы.
Шел я множество лет…
Как-то в солнечный день
увидал, что со мной
не идет моя тень.
Оглянулся назад:
на полоске земли
тень моя одиноко
осталась вдали.
Как затмение солнца,
осталась лежать,
и уже невозможно
мне к ней добежать.
Впереди уже нет
верстового столба,
далеко-далеко
я ушел от себя;
далеко я ушел
колеями колес
от сверкающих глаз,
от цыганских волос.
Далеко я ушел
среди шпал и камней
от лежащей в беспамятстве
тени моей.
Надежда
Этот мир! Не хочу
покидать этот мир —
мир садов и болот,
мир лачуг и Пальмир;
мир смерчей и миражей,
пустынь и морей,
мир потопов и засух —
мир жизни моей;
мир глухих переулков,
любви и беды,
мир больничной кровати,
мир просьбы воды;
мир обширных галактик,
мир тесных квартир…
Не хочу, не хочу
покидать этот мир!
Пусть погаснет мираж,
пусть рассыплется смерч,
усыпи меня, ночь,
погреби меня, смерть!
Но и орбитах частиц
среди звездных кривизн
разбуди меня, день,
воскреси меня, жизнь!
Чувство зла и добра,
чувство льда и тепла,
утоленья и жажды,
воды и весла
отбери, и верни,
и опять отними,
и опять на рассвете
верни в этот мир —
мир прощанья для встреч,
мир близких имен,
мир надежды на завтра,
мир красных знамен;
мир реки для причала,
семян для полей,
мир конца для начала —
мир жизни моей!
Два сна
Отчего чудится
старина мне?
Крыши изб грудятся
в смоляном сне.
И чадят зарева,
и кричат матери:
кровью чад залило
в теремах скатерти.
И лежат воины,
а на них вороны,
их зрачки склеваны
сквозь шелом кованый.
О, шатры пестрые
кочевых орд!
На Буян-острове
богатырь мертв…
А отцы крестные
без голов — голые.
Все чубы сбросили
на колах головы.
И, блести перстнями
колдовских стран,
на ковре Персии
пьет шербет хан…
Почему ж кажется
этот сон мне?
Я ж сидел, кажется,
на сыром пне;
я дремал чуточку
у лесных плах,
я строгал дудочку,
чтоб манить птах.
Вел слепца за руку
вдоль речных волн
и смотрел на реку,
на крутой холм.
Там, как стол с утварью,
погружен в дремль
на заре утренней
золотой Кремль.
Калита, что ли, ты?
Ярослав-царь?
Что грозишь золотом,
как грозил встарь?
Царь Иван молится?
И опять головы,
как дрова, колются
по всему городу?
Или шел залами
государь Петр
принимать с карлами
шутовской смотр?
Оп треух с пряжкою
натянул на ухо,
епанчу фряжскую
застегнул наглухо.
Снег лежит пологом.
Холода. Темь.
Врылся Царь-Колокол
в мать-сыру земь.
Но собор кажется
пирогом сказочным,
расписным, пряничным
на столе праздничном.
На камнях хоженых
собрались голуби
и из крыл сложенных
тянут вниз головы.
Тишина в городе.
Бьют часы шесть.
Никогда воронам
не клевать здесь.
А теперь слушай:
как уснешь вновь,
береги душу
от дурных снов.