Метет метелица. Метет
метелица, метелица.
Мутит, мятется, метит лед,
и мечется, и стелется.
И шали стаскивает с плеч.
Кто возразить осмелится?
В трубу влетает, гасит печь,
и это ей — безделица.
Пустует мятая постель —
и тут мела метелица.
О, не безделица — метель,
когда в душе поселится!
Терпение
Еще — терпение! Еще
терпение, терпение.
И трепетание не в счет,
и трение о тернии.
И римское копье не в счет.
Скрипят креста крепления.
И губы уксусом печет.
Еще, еще терпение.
Зато в столетиях расчет
за всё! Молитвы, пение —
«Воскрес воистину»… Еще
терпение, терпение!
Увлеченный похожестью слов
на журчания и шелестенья,
думал я, будто могут из них
создаваться ручьи и растенья…
Вот слова, словно горы песка,
я бреду среди них и поныне,
умирая от жажды в пустыне,
где ни капли воды, ни ростка!
Увлеченный похожестью снов
на явленья, поступки, событья,
думал я, что когда-нибудь их
в полный полдень смогу пережить я…
О, фантастика, о, пестрота,
сохраню ли я вас, просыпаясь?
Но сквозь пальцы, как пыль, просыпаясь,
остается в руках пустота.
Увлеченный похожестью глаз
на любви и надежды светила,
я хотел, чтобы в них наконец
ты тревогу мою приютила…
Мнимый свет! И во лжи этих глаз
я блуждаю, как нищий, по свету…
О, вкушая, вкусих мало меду,
и се аз умираю, се аз!..
«Жизнь моя, ты прошла, ты прошла…»
Жизнь моя, ты прошла, ты прошла,
ты была не пуста, не пошла.
И сейчас еще ты, точно след,
след ракетно светящихся лет.
Но сейчас ты не путь, а пунктир
по дуге скоростного пути.
Самолет улетел, но светла
в синеве меловая петля.
Но она расплылась и плывет…
Вот и все, что оставил полет.
ОДНАЖДЫ ЗАВТРА
Поэма (1964)
Однажды завтра со мной случилось удивительное явление. У букиниста попалась мне книжка — один переплет, без заглавия, без автора. Из нее были вырваны все страницы, и осталось только одно оглавление.
Вот оно:
Вот и все: одно оглавление, и после названий — цифры страниц. А страниц — ни листка.
Сколько я ни искал, как ни рылся в читальных каталогах, как ни шарил в экслибрисах — нет такой на всем земном шаре! Кто-то выбросил, умерла никому не известная книга. Вникни: книга ж была! Загляни-ка поглубже в туманную память, вытащи, выложи — было же имя на титульном, первом листе. Был же он, этот «вроде меня», среди ночи вставал и во тьме одиночества зажигал над страницей свечу. Что же я шепчу, в неизвестности плавая?
Разве я слышал такие заглавия: Нечто вроде меня? Нет так нет? Бесконечно? Чтобы яблоки были? В одном из снов? Нашелся? Однажды завтра?
Ничего моя память не помнит — о ком это? Весь день я ходил по комнатам, разговаривал сам с собой, читал их, как шифр, — шиворот-навыворот, стирал, ретушировал, опускал в серебряный бром. Нет их, не появляются, не проявляются даже бромистым серебром. Исчезли бесследные…
А может быть, это первые строки? А может, последние? А может, слова между строк? И надо взять листок и проставить слова в многоточиях? Ну конечно! Загадка проста ведь. Надо просто представить его самого, комнату, стол, одинокость, тоску. Заложить в кибернетику воображения, оживить и пустить, в обращение… Так пятнадцать дней я вкладывал в себя по пустому листку с последней строкою.
И получилось такое.
«Нечто вроде меня»
Ты надо мной (не смей!) не смейся,
если странных слов
несуразную смесь
я приношу тебе вместо
печенья «Смесь»
из слоеного теста.
Эти горстки печатного теста
высыпал я из себя,
как печальные крошки
из пустых бакалейных мешков.
Но не надо смешков
и даже усмешки.
Без особой спешки,
но скоро
я превращусь
в никому не нужный куст у забора
или в несколько букв
с оторванным паспортным фото,
и хотя неохота —
скоро я отлучусь
в тот район, где недавние жители
пребывают без чувств
и в метрических книгах записаны
«выбывшими».
Видишь ли,
настал наконец-то момент,
когда надо оставить взамен
нечто вроде меня.
Пусть, пружиной звеня,
эти буквы подцепит безмен
вопросительным знаком:
зачем?
Ни цены в них, ни веса…
Неизвестно —
зачем
это «нечто вроде меня».
«Никто сказать не может»
Напилено досок,
наковано гвоздей,
наделано столов и полок,
нарыто грядок для семян,
ям для яблонь,
налажен на столе порядок,
накошено травы,
насажено цветов
и сорвано.
И выполото уйма сорного.
Обстругано карандашей семи цветов,
исписано тетрадей без числа,
исхожено полмира мостовых
вдвоем и в одиночестве,
а среди ночи встав,
истоптано паркета, половиц,
пропущено сквозь легкие мильоны кубометров
кислорода,
отведано вина и губ,
наобнято горячих плеч,
увидено такое диво,
как яркий крон восходов, умбра глины,
сажа неба, киноварь цветов,
парижская зелень, берлинская лазурь
и подмосковная сирень.