И все это ради великих праздничных свеч
цветущей сосны,
ради встреч
с вами —
сны, грозы, молнии, лунный диск,
писк комаров, звон пчел, стук кузнечиков.
А без этого мне
в этом лучшем, как пишется, из миров
делать нечего.
«Будущему „я“»
И зубохвостый ящер
мне родня,
и ежевика-ягода
того же поля ягода,
что я.
Мы все из круга жизни,
друг друга эхо:
ягненок,
ядрышко ореховое,
памирский як,
ягель и колос ячменя, —
нас много,
мы все на «я».
И одинокий в небе ястреб,
он тоже кто-то для меня.
Лишь атомные ядра мне чужие, —
они
не умирали и не жили.
Я сам себе не ясен.
Но я,
и язь,
и ясень, —
мы чем-то братья,
есть дальняя, но связь.
И яблоня лепечет:
«Я твоя», —
раскрыв ветвей объятья
и бывшему
и будущему «я».
«Чтобы яблоки были»
У меня нет денег,
и я не хочу их иметь,
не хочу просовывать руку в кассу,
откуда высунут бумажку и медь
на глоток кваса,
на кусок мяса, масла и хлеба,
на право смотреть в небо
еще один день.
Я б предпочел
быть на службе у яблони
ростом с камень,
получать с нее лепестками,
жужжанием свадебных пчел;
я бы почел за счастье
ее белизной освещаться
и рассказывать всем,
что на свадьбе меня не забыли.
Что касается яблок —
я их не ем,
я только люблю,
чтобы яблоки были.
«В одном из снов»
До свиданья, мой лес —
зеленый колонный зал
сосновых и еловых люстр,
что никогда не пуст,
где постоянный бал
ландышей-выпускников,
дубов-подростков
и с гордостью на них глядящих
старых пней.
Мой лес,
с подросшею березкой
и вылезшим на белый свет
грибом под ней,
тебя по плану вырубят
и свалят,
пять мраморных колонн
поставят на асфальт,
повесят десять люстр а-ля метро,
разложат бутерброды и ситро,
начнут торжественное заседание.
Но я сказал нарочно:
«До свиданья», —
мой лес, мой смешанный, сосновый,
распиленный, наколотый,
с тобой я встречусь снова
в одном из снов.
«Нашелся!»
Я не о смерти,
я про жизнь.
Я излагаю се некоторые признаки.
И вы не смейтесь,
как
сотрудники Института атомной физики,
так и астрономы,
сидящие у космических линз.
Чудо — не то, что есть
Южный Крест, Вега,
Альфа звезд и Омега,
и за
Галактикой — Мегамир.
Чудо — просто глаза
с морщинками вокруг них.
Чудо — не то, что есть
мельчайший мирок вращений и превращений,
чудо — только мысль,
лезущая в уже непролазные щели,
которые все уже и уже.
Чудо — не вечность,
чудо — век,
чудо — утром проснуться
и коснуться заспанных век.
Чудо — в гортани дрожание голоса.
Чудо — кто первый —
сердце на стол?
Чудо — Эврика!
Чудо — Нашел!
Чудо — что сам на свете нашелся.
«При всех»
И вы не смейтесь,
что я не Торквато Тассо
и не Джон Мильтон;
я исполнитель кувырканий и выкрутасов,
пока не прогнали метлой
с окурками и обертками.
Жил,
как бедный циркач,
всю жизнь качавшийся в попугайском кольце;
у меня был нарисован смех на плач
синими треугольниками на лице
и панталоны с оборками.
С рук — на ноги,
с ног — на руки,
а вокруг —
сколько помню себя —
заколдованный бархатный крут
горизонта;
ливень льют на меня,
аплодисменты и смех,
я без зонта,
продрогший и мокрый
при всех.
«Прощайте»
Есть будничное слово
вокзальное «прощайте».
Есть проповеди крик:
«Прощайте ближнему его грехи!»
Бывают о прощении
прошенья.
И есть стихи, где пишется «прощайте»
для украшенья.
Но я прошу вас, вы не упрощайте
слова прощанья
и прощенья.
Прощаясь, искренне прощайте.
Пока нет средств для возвращенья —
прощайте!
«Однажды завтра»
Ультрасинее утро.
Мир продолжает вести свой дневник.
А мы —
как страницы, что вырваны
из зеленых и солнечных книг
и остались одни
оглавления
в домоуправлениях
вместо них.
Но там,
где мы числимся «выбывшими»,
вписаны
вы — бывшие мы.
Вы (как некогда мы)
про себя говорящие:
«Мы».
Ты усмешкою сердце мне
не щеми.
Там имеются также и я
(как некогда я)
говорящие:
«Я» —
про себя.
Оглянись,
там
один из будущих я,
роясь по букинистам,
обнаружил пустой переплет
затесавшийся между томами
Дюма или Сартра,
без страниц, без заглавья, без автора…
Прыгает с восьмого этажа,
бежит по проспекту, размахивая бумагою,
кричит:
— Товарищи, это ж я!
Я нашелся
однажды завтра!
***
Вот и все.
А теперь, когда книга закончена и автор ее восстановлен, я могу заняться чем-нибудь новым, другим. Может быть, под заглавиями раньше стояли другие слова и кое-что из нюансов неясно. Но я ничего не солгал. Это главное. Главное — создано нечто потерянное. А теперь оно есть. И можно прочесть, и как будто все так и было. И так он и выглядит — этот. Вот что я предлагаю как метод возобновления людей, которых давно уже нет. Так может сделать каждый поэт — вернуть ушедших любимых, забытых, зарытых в зеленых просторах. Теперь это проще простого. Нужно только помнить, что мы не одни, что были они. Что в одних мы кончаемся, а в других начинаемся снова. И последнее слово: нельзя, чтобы кто нибудь умер совсем.