* * *
В человеческом организме
девяносто процентов воды,
как, наверное, в Паганини
девяносто процентов любви!
Даже если— как исключение —
вас растаптывает толпа,
в человеческом назначении
девяносто процентов добра.
Девяносто процентов музыки,
даже если она беда,
так во мне, несмотря на мусор,
девяносто процентов тебя.
1972
Монолог читателя
Четырнадцать тысяч пиитов
страдают во мгле Лужников.
Я выйду в эстрадных софитах —
последний читатель стихов.
Разинувши рот, как минеры,
скажу в ликование:
«Желаю прослушать Смирновых
неопубликованное!»
Три тыщи великих Смирновых
захлопают, как орлы
с трех тыщ этикеток «Минводы»,
пытаясь взлететь со скалы.
И хор, содрогнув батисферы,
сольется в трехтысячный стих.
Мне грянут аплодисменты
за то, что я выслушал их.
Толпа поэтессок минорно
автографов ждет у кулис.
Доходит до самоубийств!
Скандирующие сурово
Смирновы, Смирновы, Смирновы
желают на «бис».
И снова как реквием служат,
я выйду в прожекторах,
родившийся, чтобы слушать
среди прирожденных орать.
Заслуги мои небольшие,
сутул и невнятен мой век,
средь тысячей небожителей —
единственный человек.
Меня пожалеют и вспомнят.
Не то, что бывал я пророк,
а что не берег перепонки,
как раньше гортань не берег.
«Скажи в меня, женщина, горе,
скажи в меня счастье!
Как плачем мы, выбежав в поле,
но чаще, но чаще
нам попросту хочется высвободить
невысказанное, заветное...
Нужна хоть кому-нибудь исповедь,
как Богу, которого нету!»
Я буду любезен народу
не тем, что творил монумент,—
невысказанную ноту
понять и услышать сумел.
1975
Художник и модель
Ты кричишь, что я твой изувер,
и, от ненависти хорошея,
изгибаешь, как дерзкая зверь,
голубой позвоночник и шею.
Недостойную фразу твою
не стерплю, побледнею от вздору.
Но тебя я боготворю.
И тебе стать другой не позволю.
Эй, послушай! Покуда я жив,
жив покуда,
будет люд тебе в храмах служить,
на тебя молясь, на паскуду.
1973
Новогоднее платье
Подарили, подарили
золотое, как пыльца.
Сдохли б Вены и Парижи
от такого платьица!
Драгоценная потеря,
царственная нищета.
Будто тело запотело,
а на теле — ни черта.
Обольстительная сеть,
золотая ненасыть.
Было нечего надеть,
стало некуда носить.
Так поэт, затосковав,
ходит праздно на проспект.
Было слов не отыскать,
стало не для кого спеть.
Было нечего терять,
стало нечего найти.
Для кого играть в театр,
когда зритель не «на ты»?
Было зябко от надежд,
стало пусто напоследь.
Было нечего надеть,
стало незачем надеть.
Я б сожгла его, глупыш.
Не оцените кульбит.
Было страшно полюбить,
стало некого любить.
1971
Художники обедают в парижском ресторане «Кус-кус»
Г. Маркесу
I
Мой собеседник — кроткий,
баской!
Он челюсть прикрыл бородкой,
как перчаточкою боксер.
«Кус-кус» на меню не сетует —
повара не учить!
Мой фантастический собеседник
заказывает
дичь.
«Коровы летают?
Летают.
Неси.
Короны летают?
Но в аут.
Мерси».
А красный Георгий на блюде
летел на победных крылах,
где, как лебединые
клювы, копыта на белых ногах.
И парочкой на излете,
летая во мраке ночном,
кричали Тристан и Изольда,
обнявшись,
как сандвич с мечом.
Поэты — не куропатки.
Но если раздеть догола,
обломок
ножа под лопаткой
сверкнет
как обломок крыла.
А наши не крылья — зонтики
стекают в углу, как китч.
Смакует мой гость: «Экзотика!
Отличнейшая дичь!»